С Петром в пути

А не подвезёшь потому, что турки заперли нижнее течение Дона. Построили по берегам две сторожевые башни-каланчи, протянули меж них железные цепи — и поди проплыви. Не то что струг или ладья, а лодка не проскользнёт. На каланчах тех сидели особо меткие стрелки и поражали всех, кто покажется на речной волне.

Как говорится, ни проехать, ни пройти. А как подвозить припас, подкрепления? По такой-то жаре только речной подвоз и надёжен.

Тут надежда была на казаков. Кликнули меж них клич, дабы вызвались охотники обезвредить каланчи. Обещаны были им большие деньги — десять рублёв.

   — За десять-то рублёв кто не возьмётся! — воскликнул есаул Никифор Рябой. — Это ж якое богатство! Ну, кто со мною?

Вызвалась целая орава: всяк захотел обогатиться. Дождались тихой безлунной ночи, сели в ялик, подгребали руками. Неслышно, как кошки, высадились на берег, поползли по косогору. И вот она, каланча! Ворвались. Турок-страж и пикнуть не успел, как упал с перерезанным горлом. Порешили одного, другого, третьего... Четвёртый поднял было тревогу, да не тут-то было: все пали под ножами пластунов.

Оставалась вторая каланча. Долго не могли к ней подобраться: турки удвоили бдительность, теперь уже все её защитники бодрствовали ночью. Долго терпели, сидючи в осаде, но сколько же можно? Да и толку чуть. Одною каланчою русские завладели, и заградительные цепи были сброшены на дно реки.

И вот однажды сторожевые казаки заметили: турецкая каланча словно бы вымерла. Охотники выждали некоторое время, а потом, соблюдая предосторожность, подобрались к ней. Она безмолвствовала. Турки покинули её, как видно, ночью, оставив пушки и остальное снаряжение.

Пётр возликовал. Он отписал в Москву:

«Теперь зело свободны стали, и разъезд со всякими живностями в обозы наши, и будары с запасами воинскими съестными с реки Койсы сюда пришли, которые преж сего в обоз зело с великою тягостию провожены были от татар сухим путём. И слава богу, по взятии оных, яко врата к Азову счастия отворились».

Врата, однако, оставались заперты, и тщетны были усилия отворить либо разбить их. Осадные орудия бездействовали. Зажигательные снаряды, запускавшиеся за стены крепости, произвели два-три разрозненных пожара и не более того.

   — Не подвести ли мины? — советовался царь-бомбардир со своими генералами. — Токмо отколь их вести? Коли турки пронюхают, забросают нас бомбами.

   — Да и контрмины начнут копать наперехват, — предположил Фёдор.

   — Почуют ли только?

   — Слухачи у них в команде, — высказался Антоном Головин.

   — Может, с моря их взять? Из казаков охотники возьмутся, — предложил казачий полковник Мелешко.

   — Ловки твои люди, Афоня, а с моря только куснуть могут. А всерьёз не ухватят, потому как вся сила-то здесь, на земле.

Долго совещались, прикидывали так да эдак, но всё выходило щелчком. Наконец решились на штурм. Сколотили осадные лестницы, сладили нечто вроде турусов на колёсах, под прикрытием которых пехота подошла бы к стенам.

Но турок словно почуял. Расставил искусных стрелков, подкрепил их малыми пушками, учил солдат, как действовать при штурме, ежели взберутся на стену.

   — Ров, ров не забыть бы, перескочить его с маху не можно, — наставлял Пётр. Он положил оставить бомбардирскую роту в резерве, в готовности открыть огонь для прикрытия штурмующих, всё едино — наступают они либо отступают.

Штурмовали по сигналу ракеты. Нестройно кричали «ура!», домахнули до рва, а перед ним замешкались. А турок не замешкался. Стрелял прицельно, много христианских душ погубил.

Топтались, доколе не бросились назад, осыпаемые свинцом. Хоть и готовились, а ничего не вышло. Пётр писал в Посольский приказ своему конфиденту Андрею Юрьичу Кревету, переводчику:

«Пешие наклонясь ходим, потому что подошли к гнезду близко и шершней раздразнили, которые за досаду свою крепко кусаются, однако и гнездо их помаленьку сыплется».

То-то, что помаленьку. То-то, что всего лишь сыплется, а не рушится.

   — Щипки да уколы, а подлинного урону нет, — досадовал Пётр. — Дерзнём ещё разрисовать: ошибки явлены, стало быть, не повторим.

А уж сентябрь наступил. Сухой и поначалу жаркий. Все ждали дождя — напоил бы землю, освежил бы всё живое, травы и дерева, зверей и птиц да и людей заодно. Сходились на небе тучки, поднимался ветер, завивал столбики пыли, шуршал травами, ронял перекати-поле. Но тучки вновь размыкались, видно, гонимые ветром, и свежесть сдуло.

А во второй половине осень дохнула хладом. Караваны журавлей, гусей и мелкой птицы потянулись к югу с прощальною песней, и запылали костры из сушняка — ночами стало зябко.

Азов как стоял неколебимо, так и продолжал стоять. И второй штурм не удался. Ну что ты будешь делать! И тут Петру вспомнились крымские походы князя Василья Васильевича Голицына, коротавшего безрадостные дни свои в краях хладных к бесплодных по его царской милости. Жестокая опала постигла князя с семейством, и одною из тягостных вин его были те бесплодные походы на Крым с великим уроном. А сейчас он, великий царь и самодержец Пётр, терпел явный урон. Экая досада! То не потехи под Прешбургом, а натуральная война.