С Петром в пути

Но он продолжал бодриться. Отсылал таковые грамотки Андрею Андреевичу Виниусу, коего почитал:

«В Марсовом ярме непрестанно труждаемся. Здесь, слава богу, всё здорово и в городе Марсовым плугом всё испахано и насеяно, и не токмо в городе, но и во рву. И ныне ожидаем доброго рождения».

Бодрился, бодрился. И других взбадривал. А душа изнемогала. Неужто их ждёт бесславная ретирада, подобно той, которую испытал князь Василий Голицын? Допустимо ли это? Первый взаправдашний поход, первая в его жизни военная кампания, которую он мнил увенчать победоносной викторией, — и вдруг столь постыдный афронт! Он отгонял эти мысли от себя, а они всё возвращались и возвращались...

Укором ему был сам русский лагерь. Он мало-помалу обращался в лазарет. Больных становилось всё больше, лекари были беспомощны. Недостаток испытывался во всём, подвоз притекал малым ручейком.

А сентябрь стал крут. Ветры задували всё свирепей. Казалось, сама природа ополчилась против стана русского царя, против его самого, против его казавшейся такой победительной самоуверенности.

Наконец, уверившись в том, что Азов не взять, что два приступа показали их неподготовленность, Пётр созвал консилиум.

   — Как быть, господа генералитет? — напрямую спросил он. — Чую напрасность наших усилий. Приступа наши враги Христова имени отбили. Что далее?

Поднялся Лефорт, царский любимец:

   — Снять надобно осаду, государь Питер. Болезни войско косят, сама природа нас гонит.

   — Ия так полагаю, государь, — поддержал его Фёдор Головин. А другой Головин, Автоном, был ещё категоричней:

   — Афронт, государь, полный афронт. Надобно отступить, возвратиться.

   — Воротимся на будущий год, собравши всю воинскую силу, на многих больших судах. Кои и с моря турка начнут теснить, — высказался Фёдор.

   — За битого двух небитых дают, — с горькой усмешкой произнёс Пётр. — Быть посему.

   — Побойся Бога, Питер! — воскликнул Лефорт, — Мы не биты вовсе, мы ретируемся пред обстоятельствами. Не турки против нас, а небеса.

   — Верно говоришь, Франц, — оживился Пётр. — Мы отступим по велению небес. С таковой волей не поспоришь. Верно?

И все были согласны.

К тому ж приходили добрые вести от Шереметева. Он с казаками гетмана Ивана Мазепы взял некоторые татарские городки, устроив переполох меж крымцев. Они срочно подтянули татарскую конницу из Бахчисарая и других улусов. Всё ж не занапрасно труждались: Таган и Кызы-Кермен остались в руках Москвы.

С тем и въехали в Москву. Колокольным звоном встречала она сильно поредевшее войско, сиянием своих куполов, толпою посадских. Царь верхом на коне глядел победителем. В самом деле, он победил в себе досаду, обиду, робость. Он был полон боевого духа. Он не сдался.

Он мыслил о грядущей виктории.

Глава пятая ХИТРОВАНСТВА БОЛЬШОЕ ЗЕРЦАЛО

Как небо в высоте и земля в глубине,

так сердце царей — неисследимо.

Отдели примесь от серебра, и выйдет

у сребреника сосуд: удали неправедного

от царя, и престол его утвердится правдою.

Не величайся пред лицом царя и на месте

великих не становись... Веди тяжбу с соперником

твоим, но тайны другого не открывай...

Книга притчей Соломоновых

Что может быть глупее... чем пресмыкаться перед

народом, домогаясь высокой должности,

снискивать посулами народное благоволение,

гоняться за рукоплесканиями глупцов?..

А громкие имена и почётные прозвища?!

А божеские почести, воздаваемые ничтожнейшим

людишкам, а торжественные обряды, которыми

сопричислялись к богам гнуснейшие тираны?!

Эразм Роттердамский «Похвала глупости»

В Посольском приказе собраны были все искусники по части дипломатии, знатоки языков, нравов и обычаев в разных царствах-государствах, исследователи характеров, одним словом, люди высокого ума и таковых же способностей. Их было не так уж много на Москве. Ну, может быть, каких-нибудь два-три десятка. Царь Пётр таковых отличал, понимая, что от них великая польза и прямой прибыток. Сами себя приказные называли хитрованцами, а свой приказ — хитрованства большое зерцало.