С Петром в пути

Глава четырнадцатая КРОВЬ ЗА КРОВЬ!

Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним,

а праведник смел как лев. Скрывающий свои

преступления не будет иметь успеха;

а кто сознается и оставляет их, тот будет помилован...

Как рыкающий лев и голодный медведь, так

нечестивый властелин над бедным народом.

Книга притчей Соломоновых

Мир — хорошо, однако притом дремать не надлежит,

чтоб не связали рук, да и солдаты чтоб не сделались бабами.

Пётр Великий

Был предзакатный час, когда запылённая кавалькада подъехала к Петровским воротам. Уж стаи галок стремились на ночлег, уже Москва полудремала, и стражники у ворот складывали свои алебарды возле будок. Уже и звонари на колокольнях вразнобой сзывали христиан к вечерне, И всё гляделось мирно и благолепно.

Царя никто не ждал — как ему и хотелось. По первости он было велел везти себя в Кремль, но уж за воротами передумал и указал править в Преображенское. Там все власти, там есть кому держать ответ и есть кому докладывать.

Переполох был только на заставе. Впрочем, царя не признали, решили, что пропускают боярский выезд. Но откуда следовали сии бояре и почему не предупредили о столь многолюдном кортеже, так и осталось невыясненным. Да и любопытство стражи не простиралось столь далеко.

В Преображенское прибыли ещё засветло. Вахта у ворот стала окликать:

   — Кого впущать, кто едет?

   — Государь царь Пётр Алексеевич, — приветствовал Головин.

   — Это кто там шуткует?! — разъярился сержант при карауле. — Наш государь в Неметчине. Вот я вас!

Погрозивши, он выглянул в калитку. Завидев столь великий обоз, грозно нахмурился. Но в ту же минуту, узрев Петра, вылезающего из кареты и разминавшего затёкшие ноги, ахнул, выпуча глаза. И на весь двор заорал:

   — Государь! Государь прибыли!!

   — Государь, государь, государь! — перекатывалось из конца в конец.

Пётр и его спутники вмиг оказались в центре круга гомонящих улыбающихся людей. Тут были слуги и господа, преображенцы и семёновцы...

С трудом пробилась к нему сестрица Наталья. Повисла на шее, плача и смеясь:

   — Петруша! Государь! Цел! Здрав!

   — Натальюшка, — обнял он сестру и приподнял лицом к лицу. Чмокнул в губы, тесней прижал к себе — родная душа. Ближе никого не осталось. Сынишка Алексейка мал и несмышлён, к матери его, царице Евдокии, Дуньке, не чувствовал ничего, кроме досады и недоумения. Всё покойная матушка, царствие ей небесное, твердила: стерпится — слюбится. А потом сама же возненавидела скучную недалёкую невестку. Да уж было поздно. Патриарх выговаривал ей:

   — Нехорошо, царица, государь пренебрегает супружеским ложем, отстранился от благоверныя царицы Евдокии. И, слышно, завёл себе метреску на Кокуе.

Матушка Наталья передала ему разговор. Пётр осердился:

   — Козел старый! Пусть не сует нос не в своё дело. А Дуньке место в монастыре. Уговори её.

Но царица Евдокия заупрямилась, писала супругу своему жалостные письма, называя его самыми ласковыми словами, а себе безвинною страдалицей.

   — Вины на ней, вестимо, никакой нет. А только непереносна она, — отвечал он патриарху на его сетования. И наступая на него, гремел: — Царь я али нет?! Волен ли во семье? Хозяин ли?! Ни в чём неволить себя не дозволю!

   — Молва, государь, недобрая идёт, — лопотал патриарх.

   — Решил безотменно: в монастырь!

   — Как можно? — головам патриарха затряслась. — Царицу благодарную и в монастырь!?

   — Можно! Бывало такое. При царе Иоанне Васильевиче. — Пётр навис над патриархом, как скала: — Не одну супругу упрятал в монастырь, а то и хуже — вовсе извёл. И Господь его не разразил, а бояре не приговорили.

   — То стародавние времена, — защищался патриарх. — Ныне такое осуждается православным законом.

   — А мне сей закон не указ. Я сам себе закон! Помни, — и рубанул рукой, как отсёк.

Верно, патриарх Иоаким, в бозе усопший, подговаривал Дуньку упорствовать, потому что она противилась. Но Пётр был неумолим:

   — В монастырь.

Он приобрёл опыт, он познал женщину, и при воспоминании о Дуньке рот его раздирала зевота.

Патриарх было приберёг решительный аргумент: царица-де — мать наследника престола, что скажет православный мир, ежели законную супругу царь заточит в монастырь?

   — А мне плевать, что сей мир скажет! Волею в петлю не лезут, — приберёг он напоследок.

И патриарх отступился, а потом и помер. Теперь новый патриарх Адриан наступает, но и ему дан окорот.