С привкусом пепла

Капустин закончил, передал лист расшифрованной радиограммы и, недожидаясь приказа, начал сворачивать станцию. Выход в эфир занял не более двух минут.

Центр–ЛисуДомой нельзя, дороги размыло. Ждите хорошей погоды. Активных действий не предпринимать. Привет от Николая Степановича.

Ответ пришел скупой и бесстрастный, но Зотов знал, какие чувства охватывают офицеров и радистов Центра, когда из глубокого немецкого тыла приходит весточка от группы, молчавшей несколько дней. Дежурный опрометью мчится по коридорам, начальство глотает валерьянку и каждый знает: ребята живы и вышли на связь.

Группа молча снялась и отправилась обратной дорогой. Зотов мысленно перенесся к утреннему убийству. Зацепок нет никаких, нужно как можно быстрее опросить возможных свидетелей, всегда кто-то что-то да видел. В отряде все знают друг друга в лицо, чужой пробраться не мог. Версию с проникновением немецких агентов можно отбросить, как нежизнеспособную. Или нельзя? А что если немецкие агенты в отряде давно? Спящая ячейка, к примеру. Кто для них начальник особого отдела? Прежде всего человек, имеющий выходы на подполье. Кладезь информации. Ценен живым, прежде всего. Допустим, Твердовского пытались выкрасть, он оказал сопротивление и был убит. Вариант? Вариант. Хотя цель выбрана странная. По опыту, немецкие агенты прежде всего стремятся уничтожить командный состав и радистов, в той же Белоруссии такое сплошь и рядом случается. А тут особист. Дверью ошиблись? Смешно.

Шестаков отстал, подождал, пока Зотов с ним поравняется, и пробурчал:

– Ну как там Большая земля? А то генералиссимус наш доморощенный с начальником штабатолько сводки на собраниях зачитывают, сколько в них правды, одному Богу весть. Мы конешно киваем, мол да-да, так и есть, товарищи командиры.

– Есть поводы сомневаться? – спросил Зотов.

– А как небывать? – вопросом ответил Степан. – Времечко смутное, в душу ети, война семьи разорвала, отцов с сынами по разные стороны развела, и ведь правда у каждого своя. Немцы трубят о скорой победе, наши обещают Берлин на днях захватить, локотские полудурки свою народную власть устанавливают, дескать национальную, русскую, откудова новая Россия пойдет.

– А вы кому верите?

– Себе, – без раздумий ответил Степан. – Глазам, ушам, носу. Где могу людей слушаю, а потом уж кумекаю.

– И к каким выводам пришли?

– Да к самым разнообразным, – увильнул от ответа Шестаков. – Например, ведаю доподлинно: не нравится шабашка ваша нашему командиру.

– Думаете? – удивился Зотов.

– Точно тебе говорю, – Шестаков покивал косматой башкой. – И ты мне не выкай, я не из интилихентов проклятых, не надо штучек тут городских. Степан и Степан.

– Хорошо, – мягко улыбнулся Зотов.

– Так о чем я? Ага, маршалу вы нашему не по ндраву пришлись. Знаешь почему?

– Просвети.

– Если бы Федрыч вами дорожил, своих бы людишек проводниками послал, проверенных вдоль-поперек. А он меня придал, а я человек бросовый, на меня даже особист-жиденок рукою махнул. Задания мне поручают самые гиблые, где размену не жалко.

«Интересный поворот», – подумал Зотов и ехидно спросил:

– Корову доить?

– С коровкой меня кривая дорожка свела, – словно и не заметил насмешки Степан. – Я в арестованных был. Третьего дни с засады, значит, ушел.

– Недисциплинированно.

– Во-во, оно самое, Федрыч так и сказал: Ниди… не-ди-сцы…, стерва какая, больно умное слово, напридумывали херни, простому человеку рот изломать. Приказали нам с робятами у дороги на Гуры сидеть, вроде заготовители по ней вскорости шлендать должны, разведка разведала, едрить ее в дышло эту разведку. Замаскировались в балочке, травкой присыпались, веток в задницы навтыкали, лежим. До обеда еще весело было. Спал я. На дороге, значится, никого. Проехал калека однорукий с хворостом, Федька-дурачек, его по детству медведь потрепал, теперь такие пузыри из соплей надувает – залюбуешься. Говорю взводному: «Давай атакуем, второго шанса не будет». А взводный у виска пальцем крутит, не согласный, значится, с моей тактикой. Я обиделся. Лежим дальше, ожидаем хер знает чего. Заготовителей нет, они ведь не знают, что мы поджидаем, вот и не торопятся, суки. Жрать охота, спасу нет. И день к вечеру. И жрать хочется. Надоело мне, отполз назад, будто живот прихватило и подался до деревни. Прихожу, про заготовителей там слыхом не слыхивали. Двое полицаев местных упились самогонкой и спят под столом. Ну я человек простой, сел без приглашения, выпил-закусил, харчи в скатерочку завернул, прихватил винтовки и распрощался. Явился обратно весь красивый и с трофеем богатым. Робятам принес вечерять, взводному доклад об геройских подвигах раба божьего Степана Шестакова. И чего ты думаешь? Медалю мне дали? Хер, – партизан продемонстрировал корявую фигу. – Начштаба растрелять грозился, Марков еле отбил. Дали бессрочный наряд по хозяйству и всеобщее осуждение. А разведчикам-сукам, благодарность. Вот она жисть-то кака.