С.С.С.М.

Кирпичников не без труда ухватился за веревочную лестницу, вцепился в нее в ужасе от скорости, пополз наверх, болтаясь на ветру, добрался до крыла, влез на скользкую поверхность из металла и был втянут в самолет красоткой в шлеме.

Пять минут спустя, придя в себя, Краслен с восхищением рассматривал летчицу. Кожаные штаны, кожаная куртка нараспашку, под ней — свитер. Боевые ордена на круглом бюсте. Бледное лицо — точь-в-точь актриса! Губы цвета вишни. Черные глаза, густо накрашенные темно-серыми тенями. Тоненькие бровки (сколько их выщипывали?), выгнутые так, что на лице прекрасной авиаторши как будто бы застыло удивление.

Труд мой! Он же видел эту девушку в газете «Новый быт»! Это ей подражала Бензина, когда вдруг решила покраситься в черный! Это ее фотокарточку втайне хранил Новомир.

— Жакерия, — бросила красавица.

— Краслен, — сказал Краслен.

А сам подумал: «Черт, с ума сойти! Катаюсь в самолете Урожайской!»

Жакерия Урожайская была известной летчицей и дважды героиней Краснострании. Она ставила рекорды высоты и скорости, летала над тайгой, высматривая заблудившихся геологов, которые самоотверженно искали для страны нефть, спасала со льдины полярников, вывозя поодиночке на своем крылатом друге, бросила вызов одной буржуазной особе, считавшей себя авиаторшей, — и победила, конечно… Теперь Кирпичников сидел возле величайшей в Республике личности, и она вела себя так, будто в этом нет ничего особенного.

— Подайте мне, пожалуйта, шоколадку. Вон там, в том мешке.

Краслен осторожно вынул плитку «Школьного» с девчонкой в красной шапочке юнкома на обертке. В вещмешке осталось еще двадцать — тридцать штук.

— Я вами восхищаюсь, — сообщил он Жакерии, глупо улыбнувшись.

— Да? Спасибо, — отвечала Урожайская довольно равнодушно. — Впрочем, я ведь просто исполняю задания партии.

— О, конечно! — брякнул Кирпичников, не придумав ничего более толкового.

Немного помолчали.

— Самолет — моя стихия, — наконец сказала Жакерия. — Здесь я дома. Вот только одно удручает: курить нельзя. Приходится как-то отвлекаться, занимать чем-то рот. Можно еще шоколадку? И термос. Вон там…

Термос был разрисован красными супрематистскими фигурами рабочих. Кирпичников невольно залюбовался ими.

— Это мне товарищ Буеров подарил, — сказала летчица с теплотой.

— Сам Крылолет Буеров?! — изумился Краслен.

— В честь спасения полярников. Дал вместе с орденом, — гордо ответила девушка. — Там еще варежки были, но я порвала их, когда с парашютом прыгнула и по тайге две недели бродила.

Краслен был как пьяный. С какими людьми он общается!

Внизу проплыл какой-то новый город: с высоты он выглядел нагромождением цилиндров, сфер, параллелепипедов, гигантских шестеренок, звезд с пятью концами… То ли здание, то ли группа зданий показалась очень походящей на большой бетонный кукиш, обращенный к небесам.

— А я, — сказал Кирпичников, — как раз к нему и еду. К Буерову.

— К Крылолету Крылолетычу?

Буеров был любимцем рабочих, одним из старейших партийцев и красным инженером тяжелой промышленности. «Инженер» в данном случае являлось не профессией, а названием ответдолжности. Когда-то именно так Первый вождь решил назвать членов коммунистического правительства — комкрина (Комитета Красных инженеров). Им ведь предстояло строить новый мир.

Избирался комкрин съездом партии ежегодно. Кто-то, вроде Буерова, побеждал каждый раз; другие замещались, не оставив никаких воспоминаний. После смерти Первого вождя принцип коллективного руководства выполнялся неотступно. Впрочем, это не мешало лучшим из партийцев быть более уважаемыми, чем прочие, менее выдающиеся. Но назвать кого-то самым сильным, самым умным, самым справедливым было невозможно. Президента красностранцы не имели. Председатель же комкрина заменялся каждый месяц, так что за год на этой должности имел возможность побыть каждый из двенадцати «министров». Что же до принятия законов, то важнейшие из них давал стране Съезд партии, а частные декреты принимал Совет художников, который избирался всенародно, в том числе и беспартийными. На выборах туда обычно состязались абстракционисты, футуристы, экспрессионисты, кубисты, супрематисты…

Будучи безмоторными аппаратами, летатлины все-таки считались авиацией, а значит, относились к тяжпрому. Буеров являлся главным руководом для Краслена и его товарищей с завода. Кто же, если не он, мог наказать банду Маратыча?

— Зачем, — спросила Жакерия, — к Буерову полетели?

Пролетарий объяснил.

— Кошмар! — сказала летчица. — Так что ж вы мне про это пораньше не сказали?! Я бы сразу тогда скорость прибавила.

Машина зарычала и помчалась, словно мысль поэта.

— Нынче ночью или рано утром будем там, — услышал пролетарий.

Краслен задремал. Он то спал, то опять пробуждался, с трудом понимая, что летит в самолете самой Урожайской, смотрел за окошко, не видел Столицы и вновь засыпал. Сквозь забытье он слышал шум мотора и хрустение шоколадок, поедаемых Жакерией. К этим звукам сонный мозг Краслена пририсовывал различные картины.