С сердцем не в ладу

— Да, — говорит Мартин с издевкой. — Тут нечего возразить. Играет он как сапожник, но с этим надо смириться.

Он украдкой бросает взгляд в мою сторону. Не запротестую ли я? Нет. Я сижу как каменная. Он недоволен и поворачивается к Франку, который по-прежнему стоит перед ним навытяжку.

— После обеда, — продолжает Франк, — он читал. В пятнадцать часов я зашел к нему поболтать.

— Какой на нем был костюм?

— Синий двубортный пиджак и фланелевые брюки.

Мартин тяжело вздыхает, откидывает голову на спинку кресла и закрывает глаза.

— Он сносит все мои костюмы, — говорит Мартин. — Это становится невыносимым!

Усталый жест, предлагающий Франку закончить свой доклад.

— Мы поговорили о нотариусе, — продолжает Франк. — Я сообщил ему массу подробностей. Я специально подчеркнул…

— Меня это не интересует, — обрывает его Мартин. — Удивляюсь, как ты еще не запутался в своем вранье.

Франк явно гордится собой. Он заканчивает свой отчет:

— Музыка с семнадцати до двадцати часов. Ужин…

Мартин поворачивает голову в мою сторону:

— Сегодня вы были особенно хороши, дорогая Жильберта. Нет ничего удивительного, что этот французишка влюбился в вас. Но вы заболеете, если не заставите себя есть побольше.

Его ирония, как всегда, скрывает угрозу. Он страшен в своей холодной беспощадности. Я вижу теперь, каков он есть на самом деле, и он внушает мне ужас. Он щелчком устраняет с рукава невидимую пылинку, отпускает Франка и надолго погружается в свои размышления. Мне бы тоже хотелось уйти, но я не смею. У него не должно создаться впечатление, что я спасаюсь бегством. Он наблюдает за мной из-под полуопущенных век и спрашивает меня:

— Жильберта… Вы со мной против него?.. Или же с ним против меня?

Он знает, что подвергает меня настоящей пытке, и ему это нравится.

— Я с вами, Мартин.

— Тогда перестаньте терзать себя. Он… или кто-нибудь другой, какое это имеет значение?

Между нами снова произойдет отвратительная ссора. Вероятно, именно этого он и желает. Ему мало того, что он приговорил к смерти этого несчастного. Он хочет, чтобы я одобрила его решение, чтобы я всей душой была на его стороне. Он страдает еще и потому, что любит меня, и к тому же он болезненно, страшно ревнив. Ему бы хотелось, чтобы я разразилась упреками или мольбами, а может быть, стала приводить свои соображения в противовес его, как это делает Франк, который всегда в этой игре терпит поражение и всегда счастлив быть побежденным. Мне же слепая преданность неведома. Если бы я продолжала любить Мартина, то принадлежала бы ему душой и телом. Но все это в прошлом. Ему своего не добиться, я не стану ссориться. Я остаюсь. Помогаю ему лечь в постель. Я стараюсь неукоснительно выполнять свои обязанности. Я по-прежнему внимательна. Я его супруга, но уже не жена. Для такого человека, как он, это худшее из оскорблений. А меня разве он не оскорбляет тем, что вынуждает стать его сообщницей?.. Я закрываю за собой дверь его спальни. Прислушиваюсь. До меня не доносятся больше звуки скрипки, я на цыпочках добегаю до конца коридора. Вхожу в свою комнату. Закрываю за собой дверь на засов. Меня ждет долгая бессонная ночь. В течение многих часов я буду сражаться со своим прошлым…

27 июля

Скрипка. Ее невозможно не слышать. Она так поет, что звуки ее разносятся по всему парку, я проверяла это. Иногда я затыкаю себе уши, потому что все время невольно думаю, что через две, через три недели эта волшебная скрипка замолкнет навсегда. Тогда мне становится трудно дышать, я бросаюсь на кровать. Я схожу с ума от горя, от угрызений совести. Я сообщница, раз я боюсь сказать ему правду. Зачем я заполняю эти страницы, которые никто никогда не прочтет? Мне бы следовало поговорить с самим Жаком. Но теперь слишком поздно. Он стал бы презирать меня, а я не заслуживаю этого. Клянусь, с самого начала, когда Франк изложил свой план, я сразу же сказала «нет», и очень решительно. А ведь Жак был для меня тогда просто незнакомцем, одним из миллионов, некто, не заслуживающий внимания. Было это два месяца назад, почти день в день. Франк ездил в Париж в «краткосрочный» отпуск. (Я терпеть не могу эти военные выражения, которые Мартин всегда употребляет с каким-то извращенным удовольствием.) Он вернулся очень возбужденный. Даже саркастические замечания Мартина не остановили его, когда он стал рассказывать, что у него там есть подружка, неподалеку от Монмартра, бывшая танцовщица, которую он зовет Лили; их связь началась еще во времена оккупации. Эта Лили случайно рассказала ему о своем соседе, не имеющем ни гроша за душой. Франк навел справки. У молодого человека не было родных. Его никто не знал, если не считать нескольких торговцев и владельцев ночных кабачков. Одним словом, он мог исчезнуть, и никто не стал бы его разыскивать. Ни Мартин, ни я не понимали еще, к чему клонит Франк. Франк выложил на стол три фотографии.

— Жак Кристен, — сказал он. — Родился двадцать второго января тысяча девятьсот двадцатого года.

— Ну и что?

— Он худощав, светловолос. Играет на скрипке.

— Я начинаю понимать, — сказал Мартин. — Продолжай…