С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы

Между тем по шоссе тянулась артиллерия, сворачивая в сторону и въезжая на холм для занятия позиции насупротив Ески-Загры. Киевский гусарский полк рысью ехал по шоссе, чтобы рассыпаться цепью против кавалерийской цепи неприятеля. Один-единственный батальон стрелков двигался вперед к Ески-Загре. Сомнений не было. Мы наступали на Ески-Загру. Гурко стоял на батарее полковника Ореуса и с биноклем в руках смотрел в сторону неприятеля. Мы были в трех верстах от Ески-Загры. Над городом поднимались столбы черного дыма. В версте от нас была рассыпана цепь черкесов, а за цепью виднелись темные массы турецкого войска. Они расположились вокруг города, заняли окрестные холмы, широко растянулись кругом. Вся эта громадная сила могла ежеминутно ринуться на нас, неудержима как лавина, и задушить в несколько мгновений. Мы с трепетом поглядывали на неприятеля. Восемь наших орудий вызывающе глядели на него с холма, позади которого стояли одни лишь пустые зарядные ящики; впереди полка – один батальон стрелков с восемью-десятью патронами на человека; еще дальше впереди – один Киевский гусарский полк. Это было все наше войско в ту минуту и все наши боевые средства. Севский полк еще не подошел, Елецкий еще не успел собраться после дела под Джуранлы и построиться в порядок; отправились отыскивать его и собирать. Между тем на неприятельской стороне происходило какое-то движение: очевидно было, что Сулейман-паша собирался предпринять что-то против нас. Солдаты на нашей батарее стояли при орудиях в боевом порядке – один с банником в руках, два у заряжающего механизма, другие вытянувшись как на параде, ожидая одного мановения, знака, чтобы в ту же секунду открыть огонь по туркам. Но целый долгий час Гурко стоял, не отводя бинокля от глаз и не отдавая никаких приказаний.

«Пусть бы уж скорее, – думалось невольно, – хоть какое-нибудь решение!» Сердце тревожно замирало и ныло. Солнце же опускалось все ниже и ниже.

Длинные тени вытянулись по равнине Марицы от холмов и деревьев. То и дело подъезжали казаки с донесениями к Гурко: они гласили, что у стен города идет усиленная работа, партии болгар выведены будто бы из города и под присмотром и понуканием турок роют укрепления вокруг Ески-Загры. Минута за минутой проходила в тревожном ожидании; вот и Елецкий и Севский полки показались наконец в отдалении и стали подтягиваться медленно к шоссе. Темнело быстро. Окружающие предметы бледнели и тонули в смутном освещении вечера. Гурко, видимо, ожидал наступления совершенной темноты. Она не замедлила наступить. Тогда, приказав одному батальону стрелков, гусарскому полку и батарее Ореуса оставаться на прежних позициях, Гурко велел остальному отряду двигаться под покровом темноты к селению Далбока, расположенному у подошвы Малых Балкан, верстах в шести—семи вправо от шоссе. Затем, потребовав себе лошадь, Гурко поехал впереди частей в ту же сторону в сопровождении свиты и конвоя. Ночь была темная, черная. Мы вскоре перестали различать дорогу, по которой ехали, и окружающие предметы. Что-то зловещее, мрачное лежало в этой черной темноте. Ноги лошадей поминутно оступались в канавки, проходившие по сторонам дороги; нависшие над дорогой кусты задевали нас своими хлесткими ветвями. Ески-Загра горела. Широкое красное зарево расстилалось на небе, и до чуткого уха доносился словно неясный гул со стороны пожара. Казаки, приезжавшие от времени до времени к Гурко, рассказывали между прочим, что им удалось в темноте пробраться близко к Ески-Загре, что там по-прежнему при свете факелов болгары роют укрепления вокруг города, но что самый город отдан во власть черкесов и башибузуков, из города слышатся будто бы крики, стоны и вопли о помощи. Невольно ночное воображение усиливалось нарисовать картину того, что делалось в эту минуту в Ески-Загре: быть может, женщины, влекомые в эту минуту по улицам, дети, разрезываемые на куски, в госпитале наше раненые, изуродованные и замученные живыми, среди пламени пожара, кровавый пир рассвирепевших дикарей!..