С тобой моя тревога

«В Москве и Московской области температура в шесть часов утра была минус девятнадцать градусов. Днем ожидаются снегопад, метели. Температура семнадцать, местами до двадцати градусов ниже нуля. Мы передавали последние известия…»

Дорофеев выключил репродуктор, поглядел на окна. За ними виднелись блекло-синее, выгоревшее за лето небо, шиферная крыша столовой, траверзы и электрические провода. На проводах хорохорились воробьи, рядом с ними грелись в лучах утреннего солнца степенные горлинки. А еще дальше стояли оранжево-розоватые горы: на ближних холмах и в предгорьях снег стаял, и только вершины дальних и самых высоких кряжей были увенчаны снежными шапками, нестерпимо сиявшими под солнцем.

Стояла ровная, необычно теплая, даже для жаркого края, погода. Днем ртутный столбик поднимался до шестнадцати градусов. А ведь шла уже вторая половина декабря.

Сергей Петрович придвинул календарь, перевернул страницу. Сегодня девятнадцатое декабря. Долгота дня семь часов одна минута. Интересно! Он перевернул листок и удивился еще больше день не убывал и не увеличивался. И еще листок, и еще! Он придвинул календарь ближе и с возросшим интересом убеждался, листая странички, что день за днем солнце вставало и закатывалось в одно и то же время. Секунда в секунду! И так подряд семь дней.

Неделя самых коротких дней в году!

Но как бы ни были коротки дни, дел и забот разных выпадало и на них не меньше. Рабочий день начинался до восхода и заканчивался при электрическом освещении. Гремя, звеня и громыхая, под окнами медленно проехала машина. Директор догадался: привезли железо и тавровые балки для печи кипящего слоя.

Он встал из-за стола, прошел к окну, заглянул поверх бледно-розовой занавески на площадь. В распахнутые ворота въезжал грузовик. Длинные полосы фасонного железа свисали из кузова до земли. У подъезда стояли рыжая старая «победа» и конторский веселенький автобус. На железнодорожных путях прогремели буфера товарных вагонов, невидимый паровоз тоненько просвистел, и состав медленно тронулся и остановился, будто передумал ехать: в вагоны грузили простой суперфосфат. Директор подумал о том, что надо пройти по цехам. В цехе грансупера шла обкатка технологического оборудования.

В кабинет вошла Нина.

— К вам Грисс, Сергей Петрович!

— Пусть заходит, — разрешил Дорофеев и остался у окна.

Нина скрылась за неприкрытой дверью, и следом вошел шофер. Широкоскулое, усыпанное родинками лицо сосредоточенно-серьезное.

— Что, Василий Александрович?

— Разрешите отлучиться, Сергей Петрович. Съездить на Перевал.

— Сегодня годовщина, да?

— Да… До конца работы вернусь.

— Наверное, закрыт Перевал…

— Я оставлю машину у пионерского лагеря.

— Поезжайте.

Грисс поглядел на свои руки, державшие кепку, потом на Дорофеева.

— Спасибо, Сергей Петрович… Если найдете время, загляните к Андрею Михайловичу вечером… Три года сегодня…

— Зайду… Помянем Лизу.

Дорофеев помнил Лизу Ланцеву, знал ее до того, как она вышла замуж за Грисса. Она приехала после окончания финансово-экономического института по распределению.

«Родители у меня в Китабе. Совсем рядом, за Перевалом дом».

Из автобиографии Дорофеев узнал, что отец ее приехал в Китаб после службы на границе и работает в МТС бригадным механиком, а мать — на винзаводе. Лиза работала экономистом. Грисс приехал позднее ее на полгода, уже зимой.

— Съездите, Василий Александрович, — повторил Дорофеев.

Остался позади широкий бульвар, запахло бардой, когда машина спустилась по улице к спиртовому заводу. Потом слева, над небольшим парком, показались голубые купола и высокие, выложенные глазурованными плитками порталы древних мечетей и медресе. Василий свернул на улицу с густо расположенными магазинами, лавочками, чайханами, шашлычными и лагманными. Жаровни для шашлыка дымились с краю тротуара, на малом огне в огромных медных сосудах исходили паром бараньи туши, испеченные в тандырах — «тандыр-гушт». Над прилавками фруктовых ларьков, над ящиками и тазами с яблоками и оранжевыми гранатами висели подвязанные на шпагатах грозди свежего винограда, гирлянды из сушеного инжира, краснобокие груши «дюшес». В стеклянных банках лежал маринованный «пиёз-анзури» — дикий лук, растущий только по склонам здешних гор.