Рассвет поднимается из-за горизонта, разливая десятки ослепительных оттенков оранжевого и жёлтого. Взглянув на деревья, я наблюдаю, как прохладное голубое небо становится всё ярче за кружевом полуголых веток, а те листья, что ещё остались висеть, озаряются солнцем и пляшут на ветру как крохотные язычки огня. Я очень усердно стараюсь не скучать по Акселю и не вспоминать, как он смотрел на закат в день нашего свадебного похода. Я стараюсь не слишком задумываться о том факте, что он разделил со мной своё любимое место.
А потом мой телефон вибрирует на журнальном столике. Я беру его и снимаю блокировку. Мои щёки приподнимаются в улыбке, когда я читаю сообщение Акселя.
— Чёрт, — бормочу я.
Я улыбаюсь в экран, когда приходит новое сообщение от него.
Там прикреплено фото пса, его карие глаза широко раскрыты, морда смотрит в линзы камеры. Но что заставляет моё сердце завертеться в груди, так это то, что снимок — селфи, и худая, мускулистая рука Акселя обнимает его. Я вижу его от губ и ниже, но упиваюсь каждой деталью. Тень бородки, которую он постоянно забывает сбривать, потому что буквально работает от рассвета до заката, пока не валится с ног в палатке. Длинная шея и впадинка у основания горла — я определённо не фантазировала о том, как проведу по ней языком.
Я держу палец над фото, затем нажимаю «сохранить».
Три точки сразу же начинают танцевать внизу экрана, и моё сердце совершает кульбит.
— Миленький пёс.
Я вскрикиваю и роняю телефон как горячую картошку. Уилла с любопытством косится на меня, ставя мой чай на журнальный столик, затем садится со мной на садовые качели на крыльце, построенные Райдером.
— Спасибо, — говорю я своим самым бодрым голосом.
— Ты в порядке? — спрашивает она.
Я киваю.
— Ага. Абсолютно. Непременно.
Уилла с минуту всматривается в мои глаза, затем, похоже, решает, что я веду себя в своей типичной, умеренно странной манере. Вздохнув, она кладёт голову на моё плечо, и мы смотрим на рассвет с её обтянутого сеткой крыльца.
— Я так счастлива, что ты здесь, — говорит она.
— Я тоже, — отвечаю я ей. — Я рада, что я нашла это место. В конечном счёте.
Она хрюкает, затем отпивает кофе.
— Бедная ты женщина. Я же говорила, что с радостью приеду к тебе, но ты такая упрямая.
— Кто бы говорил.
Мы чокаемся кружками, и я пью чай, скучая по кофе, но зная, что когда мой живот закатывает истерику, кофе мне нужен меньше всего на свете. Та бутылка вина и неожиданно острые блюда в духе кухни фьюжн, которые мы ели вчера, вдобавок к тревоге из-за планов рассказать Уилле о моей болезни, заставляют мой живот сжиматься неприятными спазмами.
— Руни? — Уилла кладёт ладонь на моё колено. — Ты куда отключилась?
Я смотрю в её глаза, широко посаженные и карие, искрящие крохотными искорками золота и янтаря. Её дикие кудри собраны в небрежную гульку на макушке, а когда она улыбается мне, я испытываю прилив нежности к моей лучшей подруге, самому близкому подобию сестры, что у меня когда-либо будет. Я так боюсь, что моё признание причинит ей боль, но затягивание сделает лишь хуже. Пора стиснуть зубы и быть честной.
— Мне нужно кое-что тебе сказать.
Уилла склоняет голову набок. Она сжимает моё колено, затем выпускает, обеими руками обхватив кружку кофе.
— Я слушаю.
— Во-первых, я хочу, чтобы ты знала — я сожалею, что скрывала это от тебя. Я не хотела, но я не знала, как быть такой подругой, какой я хотела быть, и при этом сказать тебе правду.
Её лоб недоуменно хмурится.
— Руни, о чём ты говоришь?