— О. Почему?
— Срочные проекты выполнены, так что больше нет необходимости работать так допоздна, — Аксель хмурится, изучая моё выражение. — Что не так?
— Ничего, — машинально говорю я из-за давно выработанной привычки.
Ступня Акселя аккуратно поддевает мою под столом. Он смотрит на свою тарелку, на которой раньше лежала гора салата из бекона, яиц и шпината, а теперь пусто. У этого мужчины аппетит подростка.
— Руни, — тихо говорит он. — Я… — прочистив горло, он поднимает взгляд к потолку и говорит: — Я не очень хорошо читаю между строк. Ты сказала, что всё в порядке, но весь твой язык тела говорит об обратном. Я не знаю, что с этим делать.
Я провожу своей стопой по его — нога в носке скользит по ноге в носке.
— Извини. Плохая привычка. Мне стоило сказать, что я… разочарована. Я буду скучать по всем, в основном по Паркеру, Беннету и Скай.
— Я могу попросить Беннета привезти Скайлер после школы, как-нибудь до твоего отъезда. Возможно, у нас получится поужинать с ними.
Я улыбаюсь.
— Правда?
Аксель отталкивается от стола, затем тянется к блокноту и тонкой ручке, которые лежат на краю полки.
— Когда ты так улыбаешься, разве я могу отказать?
Мой румянец просто колоссальный.
— Я постоянно улыбаюсь. Для этого немного надо.
— Верно, — открыв чистую страницу, он откидывается на стул под таким углом, что я не вижу его набросок. — Но это разные улыбки.
Я склоняю голову набок. Он флиртует со мной?
— Да?
Он кивает, его рука движется быстро.
— Есть лёгкая улыбка. Возможно, это… вежливая. Для тех людей, которым я обычно хмурюсь.
Я смеюсь.
— Есть улыбка пошире. Возможно, это удовлетворённая улыбка. Я часто вижу её в доме моих родителей.
— Это потому что мне очень нравится твоя семья. С ними я чувствую удовлетворение.
Аксель щурится, глядя на бумагу, пока его ручка танцует по поверхности.
— Затем есть улыбка, которой ты улыбнулась только что. Её заслужить сложнее.
Моё сердце устраивает бешеные поскакушки в груди, ударяясь о рёбра и усложняя дыхание.
— И что это за улыбка?
Уголок его рта снова приподнимается, пока он смотрит на свой набросок.
— Она не самая широкая, но наиболее отражает
— Поправь меня, если я ошибаюсь, но раз ты заметил эту улыбку, можно сделать вывод, что ты смотрел.
Он прочищает горло. Его щёки согревает лёгкий румянец.
— Это прерогатива художника — наблюдать за людьми.
Я закидываю в рот ещё один кусочек брауни.
— Сказал художник, который рисует абстракцию.
Он склоняет голову набок, перехватывает ручку поудобнее.
— Абстрактное искусство глубинно человечно.
— Как?
— Хорошее искусство, каким бы репрезентативным или нерепрезентативным оно ни казалось, отражает человеческие эмоции. Оно выражает и пробуждает наши чувства не только с помощью цвета на холсте, но и всех тех мест, где цвета нет. Отсутствие обладает присутствием. Абстракция репрезентативна.
— Это весьма сложный парадокс.
— Всё искусство — это парадокс, — говорит он, держа глаза опущенными и продолжая работать над наброском.
Я улыбаюсь, вспомнив, что он сказал мне на кухне.
— Искусство — это ложь, которая заставляет нас осознать правду.
Он кивает.
— Именно так.
— Я никогда не знала, как понимать искусство. Я только знала, что твои картины говорят со мной. Теперь я понимаю, почему — они позволяют мне чувствовать и одновременно понимать, что мои чувства поняты.
Ручка Акселя замирает. Он поднимает взгляд к моим губам, затем опускает обратно.
— Правда?
Я снова поддеваю его ступню под столом. Он прижимает мою ступню своей.
— Ты всего один раз выставлялся в Лос-Анджелесе, но я пробыла там как можно дольше. Я думала, вполне очевидно то, что мне нравятся твои работы, Аксель.
Румянец сгущается. Ручка падает из руки Акселя. Он закрывает блокнот.
— Хм.
— Я бы сказала это, — я кладу вторую ступню поверх его ноги под столом. — Но я старалась не вести себя как очевидная фанатка. У тебя их явно хватает, учитывая внимание, которое ты получил на выставке.
К моим щекам приливает жар. Я только что ясно очевидно дала понять, что тоже наблюдала за ним.
Если Аксель улавливает это, то не показывает. Он смотрит на свой блокнот и хмурится.
— Хм.
— К чему всё это хмыканье?
Он проводит костяшками пальцев по своим губам, и со мной явно что-то не так, поскольку каждый раз, когда он так делает, это активирует моё либидо. Я неловко ёрзаю на стуле.
— Да ничего, — бормочет он.
— О нет, ни за что. Если мне не удаётся отделаться «ничего», то и у тебя такое не прокатит.
Аксель барабанит пальцами по блокноту. Затем выпрямляется, бросает его на стол и проводит пальцами по волосам. Закрывает глаза, делает глубокий вдох.
— Мне правда плевать, что незнакомцы думают о моих работах. Мне нравится, что они хорошо продаются, но в остальном мне плевать на их мнение. Я слегка запаниковал, когда вы все пришли на мою лос-анджелесскую выставку. Если бы пришли мои родители, я бы слетел с катушек.
— Почему?
Он медленно открывает глаза и смотрит в потолок.