С тобой навеки (ЛП)

— Фух, — Руни приваливается к двери, закрыв глаза, и её лицо расслабляется от облегчения, пока звук отъезжающего от дома Субару Уиллы и Райдера стихает вдали.

Я смотрю на её губы, розовые и слегка приоткрывшиеся. Я до сих пор не могу развидеть то, как мой палец скрылся у неё во рту, а потом вышел обратно с долгим, влажным причмокиванием.

Иисусе, я снова твёрд.

Я поворачиваюсь обратно к столу, собирая карты.

— Как забавно узнать, что моя жена — шулер, — ворчу я.

Она злобно гогочет, затем отталкивается от двери.

— Как забавно узнать, что мой муж не умеет проигрывать.

— Просто азартен, — бурчу я, тасуя карты, затем аккуратно складывая их.

— Юкер не должен быть безжалостным, Аксель. Это расслабленная игра, чтобы просто развлечься в компании.

— С тобой играли два Бергмана. Все игры безжалостны.

Она улыбается, и Боже, это вызывает яркую и горячую ноющую боль в груди.

— Что ж, безжалостно там или нет, но вам, мальчикам Бергманам, надрали задницы. Мы с Уиллой размазали вас по стеночке.

Я убираю карты в коробочку, затем кладу на полку. Огонь потрескивает в камине, заливая полы и мою кровать оранжевым свечением. Так легко представить то, чего я ждал, желал с голодом, гложущим мои кости: уложить Руни на мою кровать, медленно раздевать, пока не останется лишь её мягкая кожа, купаемая в отсветах пламени.

Я никогда не хотел кого-либо столь сильно, столь абсолютно, что аж дрожат руки, а дыхание в её присутствии, разговоры с ней, взгляды на неё — всё это ощущается как какая-то мучительная прелюдия.

— Всё в порядке? — спрашивает Руни.

Я перевожу взгляд на неё, внезапно поражённый глубиной своего отрицания. Я реально думал, что могу дать себе одну ночь с ней, и этого будет достаточно. Но когда я представляю её подо мной, на мне, образ продолжает прокручиваться во времени, и он опасно детальный. Вот Руни наклонилась над столом, окружённая бумагами и ноутбуком, читает то, чем там юристы занимаются по работе, Скугга на её коленях, Гарри у её ног, а дверь моей студии открыта, чтобы я мог наблюдать за ней, пока я тоже работаю. Вот я держу её за руку, пока мы идём в поход и смотрим на рассвет, пока я прижимаю её спину к своей груди, вдыхаю её запах и знаю — это всё, что мне нужно: солнце, поднимающееся над горизонтом, и очередной день становится даром, потому что в нём есть она.

И абсурдно представлять такие вещи с моей чисто платонической женой, которая уже одной ногой за порогом.

— Эй, — её ладонь проскальзывает в мою, выдёргивая меня из моих мыслей. Она стоит, купаясь в отсветах пламени, которые делают её светлые волосы бронзовыми.

— Извини, — я сжимаю её ладонь, затем отпускаю. — Что ты сказала?

Она мягко улыбается.

— Я спросила, в порядке ли ты. Это был весьма сильный стресс.

— Ага. Да. Но я в порядке.

— Как только я перестала испытывать ужас по поводу того, что мы выдадим всё происходящее, я правда повеселилась. А ты?

Веселье? Испытал ли я веселье?

Хорошие моменты определённо были. Смотреть, как Руни улыбается и смеётся после их победы, как она становится особенно игривой и расслабленной со своей лучшей подругой. Видеть, как ей так комфортно в моём доме, как она готовит чай и попкорн для Уиллы и Райдера, устроившись за столом напротив меня.

Но я не могу сказать, что повеселился, чувствуя, как обручальное кольцо прожигает дыру в моём кармане, подавляя эрекцию из-за того, что каждое движение Руни возбуждало меня, при этом молясь, чтобы Райдеру не понадобилось захватить что-нибудь из шалаша, потому что тогда мне пришлось подвезти его, и всё всплыло бы на поверхность.

— Всё было… нормально.

Её улыбка меркнет. Она отводит взгляд, и я начал понимать, что этот жест означает последнее, что я хотел бы в ней вызывать: разочарование, уныние. И понимание, что я вызвал в ней такие чувства, ощущается как физический удар.

— Я не имел в виду… — я делаю шаг ближе, обхватывая ладонью её локоть. Моё горло сдавило, грудь сдавило ещё сильнее. Я ненавижу те моменты, когда делаю это. Когда я честен, и честность оказывается не лучшей тактикой; когда сказанное мной не означает всё, что я имел в виду.

Вот почему мой круг общения такой маленький. Потому что с незнакомцами и случайными знакомыми я не могу рассчитывать на презумпцию невиновности, на понимание, что пусть я стараюсь изо всех сил, перевожу испытанное в чувства, а потом выражаю их другим, это всё равно даётся сложнее самой суровой утренней прогулки. С людьми, которые плохо меня знают, нельзя ожидать терпения, когда мне нужно время, чтобы разобраться с этим мысленно и набраться храбрости попробовать ещё раз. Есть лишь недопонимание и раздражение.

Но Руни показывает мне то, что я уже знал. Что с ней безопасно. Что она слушает.

Она поворачивается ко мне лицом, слегка запрокинув голову.

— Я не имел в виду, что это вообще не было весело, — выдавливаю я. — Я просто… отвлекался на всё, что может пойти не так. Я чувствовал… тревогу.

Она совсем поворачивается ко мне, и её лицо смягчается.