С тобой навеки

И тогда-то у меня случилось весьма немаленькое озарение: я очень долго пыталась доказать, что я не ошибка; а значит, моё детство, мои отношения с родителями, моё чувство идентичности и Аксель — всё это переплелось в совершенно запутанный комок.

Так что я достала ноутбук, открыла браузер, нашла веб-сайт, который я сто раз открывала и закрывала обратно, пока была в Вашингтоне. На сей раз я отыскала номер телефона. Я набрала его. И записалась на свой первый визит к психологу.

Теперь у меня за поясом уже три сессии. Да, благослови Господь Сью, потому что она трижды выделила мне время за последние шесть дней, ибо я в этом нуждалась. Мне нужно было поговорить о некоторых вещах (хотя я твердила себе, что они остались в прошлом, и лучше не вытаскивать их оттуда), поплакать об обидах, которые я никогда не позволяла себе прочувствовать. Я ещё никогда не проводила столько времени, погрузившись в печаль, и всё же, на удивление, я в порядке.

Ну, нет. Я не в порядке. Но я начинаю узнавать, что могу выживать и будучи не в порядке, и признавать, что я не в порядке — это необходимая часть жизни.

Так что вот она я, за день до кануна Рождества. Привела себя в порядок ровно настолько, чтобы держать в дрожащих руках распечатанное письмо от Акселя. Письмо, которое увидела буквально сегодня утром, когда наконец-то почувствовала себя морально готовой просмотреть свою почту.

Я неуверенно последовала его указаниям. Чувствуя, может, самую крохотную капельку надежды.

Потому что теперь я стою возле бутика-галереи в Санта-Монике — в том же районе, что и дом моего детства. Акс знал, что я планировала провести Рождество здесь.

«Шаг первый, — значилось в письме. — Приди к галерее в 10 утра».

Я смотрю на телефон. Ровно десять.

«Шаг второй. Постучи».

Подняв руку, я стучу. Я слышу стук каблуков, звук отпирающегося замка. Дверь распахивается, и я вижу стильно одетую женщину, которая делает шаг назад и улыбается.

— Вы гостья мистера Бергмана?

Моё сердце бешено стучит.

— Ээ. Да, думаю, да. Ну, в его письме… — сделав глубокий вдох, я успокаиваю себя. — Да. Я его гостья. Руни Салливан.

— Мисс Салливан, — произносит она. — Прошу сюда.

Она запирает за нами дверь, что логично, поскольку галерея работает с двенадцати до шести. Я отказываюсь от её предложения взять мою куртку, затем иду за ней по современному, открытому пространству из холодных белых стен и полов, сверкающих в мягком приглушённом освещении.

— Можете не торопиться, — говорит она на пороге, затем поворачивается и скрывается в коридоре, оставив меня одну.

Я оборачиваюсь через плечо, удивленная её внезапным уходом. Но потом любопытство берёт верх, и когда я поворачиваю за угол…

Весь воздух резко покидает мои лёгкие. Письмо вылетает из моей руки и мягко приземляется на пол.

У меня есть всего момент, после чего глаза застилает слезами, и я злюсь на саму себя, потому что теперь я не могу видеть два холста передо мной, массивные и смелые, единственные картины на всей стене галереи.

Я быстро вытираю глаза, и ко мне возвращается способность видеть.

На одном холсте тьма ночи меркнет, на другом она сгущается, и в обоих случаях она порождается из поразительной тонкой градации оттенков лазури, сапфира и индиго. Скользящие мазки туманно-лавандового просачиваются в насыщенно-сливовый. Спелый абрикосовый цвет расцветает в маслянистых цветах бархатцев. Словно объятия любовника, края светятся деликатными, буквально шепчущими мазками бледнейше-розового, оттенками мягкой кожи, носика котёнка и роскошных пионов.

Он их написал. Аксель написал пейзажи рассвета и заката.

И тогда я вижу его — конверт, выглядывающий из-за уголка заката. На нетвёрдых ногах я наклоняюсь и подбираю оброненную распечатку письма, чтобы прочесть дальнейшие указания.

«Шаг третий: прочти письмо».

Я подхожу к холсту, вытаскиваю конверт и вижу своё имя. Дрожащими руками я вскрываю конверт и достаю бумагу.

Руни,

Если ты читаешь это, то ты получила моё письмо по электронной почте и пришла в галерею, посмотреть на картины, для написания которых мне потребовалось намного больше храбрости, чем я думал. После твоего ухода я знал, что должен сделать это: посмотреть в лицо своим страхам и показать, что ты значишь для меня, сказать, как сильно я сожалею.