С тобой товарищи

— Вот ты не хочешь разговаривать, а я, наверно, скоро уеду, — сказала Иринка грустно. И слова ее дошли до сознания, осели там, будоража мозг.

Потом ребята ушли. В палату заглянули сестра. Он притворился, что спит. Она потопталась возле, положила ему на лоб прохладную ладонь к тихонько, на цыпочках, вышла.

Через час снова кто-то зашел. Мужской голос спросил:

— Не ел? — И сказал кому-то негромко: Я б судил таких, кто людям души ломает.

И Женя подумал, что у него, наверное, тоже сломана душа, потому что уж очень болит там, внутри.

Дымчатым становился потолок, белые стены. За окном отпечатанный на сереющем небе куст акации все темнел, темнел, пока не слился окончательно с совсем потемневшим небом.

В коридоре зажгли электричество. Через стекло над дверью видна была Жене лампочка. Небольшая, яркая, она напомнила звезду. Ту звезду, что в полынную ночь светила ему с неба. Как будто это было вчера, вспомнил Женя теплый вечер, растертым между пальцами листочек, свою тихую, радостную взволнованность.

«Как хорошо было», — подумал он. И все смотрел на лампочку, и от лампочки тянулись к его глазам тонкие золотистые лучики. Женя жмурился, а лучики щекотали глаза. И, наверно, от этого навернулись слезы. Лампочка расплылась. А слезы уже текли по лицу. Слизывая их, Женя почувствовал себя бесконечно одиноким, заброшенным и всхлипнул. От жалости к себе, от горькой мысли, что у него нет ничего хорошего, заплакал громче и вдруг разрыдался, уткнувшись в подушку; и при каждом всхлипе вздрагивала его худенькая, съежившаяся под простыней фигурка.

Дверь в палату распахнулась. Василий Прокопьевич, с силой оторвав Женин рот от подушки, прижал бьющееся тело к себе.

— Успокойся. Ну успокойся, мальчик! Все будет хорошо. Женя! Все будет хорошо. На, выпей… Будет у тебя еще солнце, будет трава и мальчишки, все будет. Впереди у тебя — жизнь. Большая, интересная. Не надо плакать. Выпей.

Он поднес к Жениным губам стакан. Рыдая, Женя сделал глоток, потом другой. А Василий Прокопьевич все говорил и прижимал Женину голову к своей груди.

— Успокойся. Тебя никто не даст в обиду. С тобой твои товарищи, мы врачи. Смотри, какая у нас Люся. Ты ей очень нравишься. Хочешь, она тебе почитает?

Женя уже не плакал, только всхлипывал, слушая голос низкий, ласковый, и сам прижимался головой к широкой груди.

«Тук-тук, тук-тук», — стучало сердце.

«Это у него», — подумал Женя и, отстранившись, посмотрел на врача.

— Ты, может быть, покушаешь? — спросил Василий Прокопьевич.

Женя молчал.

— Покушай, Женя. Тебе нужно есть много и хорошо. Понимаешь?

Женя отрицательно покачал головой.

— Ты хочешь спать?

Женя кивнул.

Василий Прокопьевич встал. Постояв возле кровати, медленно пошел к двери. В дверях остановился.

— Свет тебе потушить?

Женя опять кивнул.

И снова засветила в глаза лампочка, похожая на звезду, золотистыми лучиками — на Иринкины глаза.

Он повернул голову к тумбочке, долго смотрел на цветы, потом протянул пуку и вытащил их из стакана. С корешков капала на Женину грудь вода. Он прижал цветы к лицу, глубоко вздохнул и сразу же вспомнил заимку в Раздольном, звенящий рельс, вороха мягкого сена, пегую кобылку с репейчатым хвостом, а за своей спиной — теплое Иринкино плечо.

«С тобой твои товарищи, — услышал он низкий мужской голос. — Тебя никто не даст в обиду».

«А дедушка Назар с Сережей тебе за рыбой поехали!».

Рыжая Катька в белом платье победно стояла над в прах повергнутым обидчиком — Жоркой.

— Ты не сердись, Жень…

— Я не сержусь, Хасан, — хотел ответить Женя. — Только…

«Горсть в геенне огненной!» — разнесся по палате голос брата Афанасия.

Женя распахнул веки, и брат Афанасий исчез, в глаза, слепя, били золотистые лучики, похожие на искорки в Иринкиных глазах.

«Ну свети, свети!..» — молил он, точно лампочка могла потухнуть, и все прижимал к лицу цветы с запахом ветра, воды и осоки.

Глава XX. С тобой товарищи

Прошла еще неделя. Как-то Сережа принес Жене ежа.

— Сам покою не даешь, так еще тварей в больницу таскаешь, — возмутилась дежурная и растопырила руки, загораживая вход.

Вышел Василий Прокопьевич, посмотрел на ежа, на Сережу и сказал дежурной коротко:

— Пусть несет.

Дежурная только плечами пожала.

Сережа не рассказывал, где он достал ежа, но еж был самый настоящий: с колючими иголками, с черными сердитыми глазками, с длинным шевелящимся носиком. Когда в палате было тихо, еж бегал, топоча коготками, пофыркивая от неудовольствия: наверно, не нравился ему крашеный, без травинок пол. Но когда кто-нибудь входил и особенно, если дотрагивался до него, он моментально сворачивался в клубок, угрожающе нацеливал во все стороны копья своих иголок и шипел.

Наверное, чувствуя приближение зимы, ежик готовился к трудному периоду в своей жизни. Из бумажек, бинтиков, которые приносил Жене специально для ежа Василий Прокопьевич, ежик оборудовал себе под кроватью убежище.