С тобой товарищи

Друзья, забравшись на диван, раскрасневшиеся от чая и горячих оладьев, что-нибудь читали или рассказывали всякие истории. Иринка вспоминала маму, говорила о ее работе, о том, что люди скоро полетят на Луну. И так здорово описывала жизнь на какой-то планете, что ребята ясно видели ее — землю далекого неизвестного миря. Видели ее людей, высоких, стройных, с длинными глазами, похожими на Катькины. Видели необыкновенные города, светлые дома и над всем этим — звезду Ригель, солнце этого мира в тысячу раз горячее и больше нашего солнца.

А дождь все шел и шел. Но Женя не замечал его. Сколько интересною, нового узнал он за последние дни! Мир, мир волнующий и огромный раскрылся перед ним. Женя приносил домой книжки и читал их запоем, когда мать уже спала. Она не ругала его, а только смотрела жалобно, жалобно молилась и просила сына не губить себя. Но Женя не сдавался, отказывался идти к брату Афанасию, не молился, а когда мать очень настаивала, решительно уходил из дома. Кристя плакала, жаловалась на сына богу, замолкала на два-три дня, а потом начинала снос. Она умоляла брата Афанасия обождать, она вернет сына в его паству! Но как это сделать, не знала. Страх перед возможностью потерять Женю сковывал ее по рукам и ногам. Тем больше ненависть захлестывала ее сердце, когда она видела Василия Прокопьевича, Иринку, Катьку — всех, кто стал ей поперек дороги.

И не знал Женя, чего требует от его матери брат Афанасий. Не знал, как она мучается. Не ведал, что из-за желания видеть сына счастливым на том свете в этой жизни Кристина уже фанатично готова на все.

Глава XXIII. Человек шагает по планете…

Лениво серел мутный рассвет. Над взбухшей хмурой рекой плыл туман, похожий на облака. Воздух был весь напитан мокрой пылью.

Катька вышла из дому невыспавшаяся, нахохлившаяся. Поджидая Ксюшу, остановилась на крыльце, зябко засунула руки в рукава пальто, огляделась. В соседнем доме топилась печь, и дым серым облачком стелился над трубой. Торчал из-за забора тополь. Одна половина его была неприлично голая, на другой — сиротливо висели редкие желто-зеленые листья. На одном из голых сучков сидела ворона, глядела в Катькин двор и широко разевала острый клюв:

— Кар-р, кар-р…

Наверно, удивлялась, что посреди настоящей осенней распутицы, под серым небом, под холодным дождем все еще цветут цветы.

Катька засмеялась от этой мысли, спрыгнула с крыльца, подошла к астрам, потрогала зеленые листочки. От бесконечных дождей клумба осела, расползлась с боков. У нее был неряшливый вид. И все во дворе было неряшливо, потеряло краски. Как кудрявилась летом огуречная грядка. Тугие плети упорно лезли во все стороны, и на них среди шершавых листьев мелькали огоньки желтых цветков, а потом появлялись огурцы длинные, сочные. Сейчас листья съежились, плети опале, по всей грядке проступают черные плешины земли. Бессильно висят на воткнутых палках стебля гороха, сиротливо качаются от ветра длинные безголовые дудки подсолнухов. И только астры, наперекор всему, распускают свои белые, розовые, красные лепестки. И удивляется ярким звездам, что вспыхивают посреди тусклого, побуревшего двора, сидящая на дереве ворона:

— Кар-р, кар-р!..

Воздух пахнет деревом и корой. Это потому, что почти у каждого дома выросли уже чуть ли не вровень с забором поленницы серебряных березовых чурбаков.

Катька понюхала воздух, плотнее запахнула пальто и вприпрыжку побежала к калитке. Вслед ей раздался Ксюшин голос:

— Куда заскакала! А белье?..

Катька вприпрыжку вернулась к крыльцу. Помогая Ксюше укладывать перестиранное белье в ванну, заявила:

— Вернется мама, я скажу, что ты опять на реку бегала, да еще в таком холод.

Ксюшу все, от мала до велика, знали «Ксюшей» и на «ты». Она не любила, когда ее называли «тетей», и уж совсем сердилась, когда к ней обращались со словом «бабушка».

— Это я баушка?! — возмущалась она. — У баушек зубы выпадають, а у меня еще растуть.

У Ксюши, действительно, попреки всем правилам, совсем недавно прорезался зуб мудрости. Елизавета Васильевна сказала:

— Бывает, что такой зуб появляется в тридцать лет, но чтоб в шестьдесят… — И пожимала плечами.

Ксюша отвечала на это с полной убежденностью:

— Это кто сто лет жить будет, а я собираюся двести! Вот так-то…

Укладывая белье, Ксюша неторопливо ответила на Катькины слова:

— И когда у тебя в голове ветер перестанет гулять? Ну, покажь мне, кто из путных людей, когда речка рядом, дома белье полоскаить. Ну?

Наполнив ванну доверху, Ксюша закрыла дверь и вместе с Катькой сошла с крыльца.

На берегу она сняла с себя телогрейку, засучила выше локтей рукава светлой чистенькой кофточки, вытерла платком розовое довольное лицо и присела на перевернутую лодку.

— Ах и красота какая! — сказала она с восторгом.

Катька поглядела на серое небо, на серые, еще не успокоившиеся от дождя волны, на мокрые дома, на холодно поблескивающую под серым небом прибрежную гальку и фыркнула.

— Нашла красоту.

Ксюша, не обижаясь, ответила:

— Другой и зрячий — слепой.