С третьей попытки

Правда – и здесь я возвращаюсь к началу предыдущего абзаца, – я несколько опасаюсь, что среди любезных моему сердцу проницательных читателей найдутся и такие, чья проницательность и литературная опытность намного превосходят мои собственные способности этого рода, так что эти суперпроницательные типы смогут предсказывать основные события и повороты сюжета, ожидающие читателей на последующих страницах. Все авторские ухищрения будут видны им как на ладони, и все мои загадки будут ими разгаданы, как только я открою рот, чтобы загадать их, а все придуманные мною заячьи петли, выверты и тонкие психологические уловки не смогут сбить их с толку и побудить к такому восприятию текста, какое старался заложить в него автор книги. Ясно, что подобным читателям не могут быть интересны мои опусы – не их это уровень. Но с такой опасностью я ничего поделать не могу – выше себя не прыгнешь, – и с этим приходится смириться. В то же время не стоит, вероятно, забивать себе голову надуманными проблемами. Читателей моих сочинений и вообще-то немного, и только небольшая часть из них заслуживает наименования проницательных читателей, а уж, если среди этой горстки, и попадется кто-то из сверхпроницательных уникумов, то, наверняка, это будет происходить очень-очень редко. Скорее всего, такого никогда и не случится при той исчезающе малой читательской массе, на которую могут рассчитывать – в самом лучшем случае – мои не претендующие на популярность книжки.

Итак. Как догадывается проницательный читатель, первые похороны несчастного Пескаря стали лишь зачином той истории из жизни – трагедии? фарса? трагифарса? – которую я взялся изложить на этих страницах. На этой печальной процедуре дело вовсе не закончилось. И прошло не так уж много времени с того момента, когда на памятнике появились даты рождения и – через тире – предполагаемой кончины Виктора Чебакова, как Анне Владимировне позвонили, и незнакомый мужской голос, предварительно осведомившись, попал ли он по желаемому номеру, задал совершенно неожиданный и вызвавший у нашей героини бурю эмоций вопрос: Можно ли поговорить с Нюсей? Этот телефонный разговор, состоявшийся в сере­дине лета (и следовательно, месяца через три или четыре после ужасной находки в канализационном колодце), продолжался относительно не­дол­го, но привел к весьма значимым последствиям. Через день-два после этого вдова быстро собралась – благо она была в отпуске – и вылетела в Москву, а оттуда в Кишинев.

Вернулась она приблизительно через неделю и привезла с собой еще одно свидетельство о смерти Виктора Чебакова, однако дата кончины оного, стоявшая в этом – выданном в Молдавии (в Республике Молдова) – документе была уже другой. Согласно молдавской официальной бумаге и заверенному у нотариуса ее переводу на русский язык, смерть героя сей истории наступила в один из летних (точно мне неизвестно, но, по-видимому, июльских) дней. Более того, повторно признанная вдовой Анна Владимировна привезла еще одну урну с пеплом Пескаря, имевшего, надо полагать, несколько жизней – может, и поменьше, чем у кошки, но по отношению к людям и это уже явный перебор.

Хотя кратковременный вояж в ближнее зарубежье был предпринят нашей путешественницей без участия и содействия городской милиции, но, возвратившись из него, она не могла не поделиться сногсшибательными новостями с теми, кто беседовал с ней раньше и предъявлял для опознания мужнино обручальное кольцо. Она по собственной инициативе обратилась в райотдел и поведала тому сотруднику, который оформлял дело об убийстве Пескаря, следующую нетривиальную – граничащую со сказкой – байку. Мы не знаем, как отнеслись к услышанному в милиции, но в нашу историю этот эпизод вошел в том виде, в каком он прозвучал в рассказе вдовы Пескаря.