С царем и без царя

Приблизительно через месяц после моего допроса следственная комиссия привлекла в качестве обвиняемых графа Фредерикса, генерала Спиридовича и меня за «служебные подлоги с целью способствовать уклонению от воинской повинности личных слуг; лица эти для освобождения от воинской повинности фиктивно зачислялись в дворцовую охрану, но никакой службы не несли и отказывались от получения жалованья». Нелепость этого обвинения ясна каждому: как министр двора, так и я, занимая высшие должности при дворе, должны были быть окружены людьми известными, на которых могли положиться и которые не пошли бы на подкуп революционерами типа Керенского, Муравьева и пр., часто избиравшими этот путь для достижения своих целей.

Председатель чрезвычайной следственной комиссии не постеснялся в прессе заявить, что сановников павшего режима нужно судить не по статьям старого закона, по которым они, по тщательному расследованию, оказались невиновными, а на основании «здравой революционной политики», и не обыкновенными судами, а «судами политическими», т. е. партийными. Вообще деятельность следственной комиссии произвела на меня такое впечатление, что возглавлявшие ее стремились найти какие-нибудь преступления в действиях арестованных ими бывших сановников не для освещения истины, а для продления пользования жизненными благами, широко на них сыпавшимися из народных денег, которые с гораздо большей пользою могли бы быть истрачены на нужды жертв войны, чем на содержание огромного штата шарлатанов революции, в придворных экипажах катавшихся по улицам Петрограда.

22

Изменение режима Трубецкого бастиона

В мае под влиянием условий тюремной жизни у меня сделался в обеих ногах флебит, как определил И. И. Манухин, сумевший руководить моим лечением при полном отсутствии какого бы то ни было медицинского ухода. Среди администрации бастиона он был единственным человеком, хорошо к нам относившимся; наблюдавшие же за нами офицеры готовы были из страха перед Советом солдатских и рабочих депутатов пожертвовать кем угодно из нас: когда этот Совет надумал перевести сановников старого режима из Петропавловской крепости в Свеаборгскую тюрьму, известную своими тяжелыми условиями содержания заключенных, — то запротестовали против такого решения не чрезвычайная следственная комиссия и не офицеры Петропавловской крепости, а чины наблюдательной команды. Что касается меня лично, то эта наблюдательная команда совершенно не проявляла того «гнева народного», из-за которого я, по словам Муравьева, Керенского и К°, должен был содержаться в Трубецком бастионе.

Установив довольствие арестованных Трубецкого бастиона якобы из солдатского котла, с запрещением покупать или получать из дому пищу, высший блюститель законности — Керенский, по-видимому, умышленно обрекал нас на голодовку, от которой я начал пухнуть, но которая значительно облегчалась благодаря неизвестным мне благодетелям: почти ежедневно, возвращаясь с прогулки, я находил под подушкой завернутую в последнюю газету еду. Вероятнее всего, что этими анонимными подарками я был обязан двум командированным из пересыльной тюрьмы в крепость сиделкам, ухаживавшим за моими соседками Е. В. Сухомлиновой и А. А. Вырубовой, так как с переводом последних в другие тюрьмы исчезли сиделки, а с ними вместе и вкусные подношения. Я же продолжал находиться в заключении, невзирая на то что, по словам посещавшего меня следователя, следственная комиссия получила к июлю полное опровержение возводимых на меня обвинений и даже разобралась в моей переписке с женою, которую неоднократно вызывала, требуя разъяснения непонятных в ее письмах слов.

Жену я продолжал видеть раз в неделю, по пятницам, на десять минут. В одну из пятниц собравшихся родственников арестованных долго не пускали на прием из-за того, что офицеры играли в канцелярии в карты. Жена моя пошла в находившиеся тут же казармы и обратилась к одному солдату с просьбой оказать содействие ожидавшим. Солдат, несмотря на вывешенное объявление «Вход воспрещен», вошел в канцелярию, ввел туда посетителей и грубо сказал офицерам: «Чего вы заставляете их ждать? Потрудитесь сейчас устроить прием». Офицеры молча бросили карты, застегнули кителя и покинули канцелярию. Прием немедленно начался.

Однажды жена принесла мне икону, присланную императрицей Александрой Федоровной. Беспредельно тронуло меня оказанное государыней внимание: несмотря на такое тяжелое время, она, узнав о моей болезни, просила передать мне в крепость маленькую икону.