С царем и без царя

Революционная логика вполне выявилась и в возмущении, вызванном действиями генерала Черемисинова, сделавшего в октябре совершенно то же, что генерал Алексеев сделал в феврале и марте: как Алексеев воспрепятствовал своевременной перевозке войск с фронта для подавления петроградского бунта запасных батальонов, так и Черемисинов в октябре приказал приостановить перевозки войск к Петрограду для спасения Временного правительства.

В первом случае генерал Алексеев не считался изменником присяге, а во втором — генерал Черемисинов был назван предателем Родины.

25 октября в 11 часов утра в Петрограде совершилось великое событие: бежал Керенский, министр-председатель, главнокомандующий вооруженными силами России, так искренне верившей в непоколебимую его храбрость, — еще 13 мая Кавказский корпус постановил пожаловать А. Ф. Керенского Георгиевским крестом как первого гражданина российских революционных войск и выдающегося героя, совершившего великие подвиги в борьбе за свободу земли русской. Подробности бегства мне, к сожалению, неизвестны; знаю только, что вывез его на своем автомобиле американец Уайтхауз; не знаю, бежал ли он с Георгиевским крестом на груди; не знаю, как он жил после своего бегства, но случайно прочел следующее: когда он делал в Нью-Йорке доклад в театре Сенчури в присутствии пяти тысяч человек, к нему перед докладом приблизилась русская дама с букетом цветов в руках и нанесла оскорбление действием; это, однако, не помешало неустрашимому А. Ф. Керенскому начать свой доклад.

Вообще, по-видимому, не все дамы разделяли восторженные воспоминания Керенского об его участии в управлении Россией в истинно светлый (по его словам) период русской истории между царизмом и большевизмом: когда Александр Федорович делал один из своих многочисленных докладов на тему «Канун февраля» и когда он сказал, что не февраль развалил армию, — раздался женский голос: «А приказ № 1…» Ответом на эти слова был истерический возглас лектора: «Мадам, вы ошибаетесь…»

Не один Керенский был недостаточно оценен в эмиграции своими современниками; столь же отрицательно отнеслись некоторые из них к заслугам перед Родиной Гучкова и Милюкова: первый был сильно избит среди белого дня на одной из станций берлинского унтергрунда, а второй получил на своей лекции в Риге оскорбление действием, которое якобы было смыто поцелуем одного из его приверженцев.

Члены Временного правительства, не обладавшие большой прытью, были законопачены в те самые камеры Трубецкого бастиона, по которым они рассаживали бывших сановников ненавистного им царского режима. Более осторожные из них, обладавшие при том же и лучшим чутьем, как Гучков, князь Львов и др., в Трубецкой бастион не попали, удрав еще много раньше Керенского. Не успевший убежать А. И. Шингарев (занимавший при Временном правительстве пост министра земледелия), сидя в камере Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, записывал свои размышления. Изданный в 1918 году в Москве комитетом по увековечению памяти Ф. Ф. Кокошкина и А. И. Шингарева дневник дает возможность ознакомиться с содержанием его записок:

«22 декабря. Сегодня разговорчивый дежурный караульный. Принеся сахар, он вновь заговорил, но уже на другую тему. В этой самой камере была Вырубова, пока ее выпустили, а рядом Сухомлинова, а в самой последней (72-й) Воейков. Хорошие предшественники, подумал я. Но ведь они просидели более семи месяцев. Сколько раз поднимали мы вопрос об ускорении над ними суда или освобождении их, если нет улик. Керенский, Переверзев, Зарудный боялись караула, боялись Советов рабочих и солдатских депутатов, боялись общественного мнения и в конце концов, уже после нашего ухода, все-таки провели закон, которому мы всячески противились, — о внесудебных арестах. И на основании этого закона держали их в тюрьме, уже не стесняясь. Упреки «Правды», что и Временное правительство применяло насилие, конечно, верны. Паралич суда, чему виною, по-моему, Керенский, был одной из причин быстрого разложения порядка, хотя бы и революционного».

2

Временный комитет Государственной думы * Работа немцев * Иоффе