С царем и без царя

Во время приема государем депутатов Гучкова и Шульгина сопровождавшие их делегаты петроградского Совета солдатских и рабочих (как их называли «собачьих») депутатов занимались раздачей на вокзале всевозможных революционных листовок и вели с публикой возбуждающие беседы. Его Величество, выйдя в салон, поздоровался с депутатами, предложил им сесть и спросил, что они имеют ему передать. В начале этой беседы находились в салон-вагоне кроме государя императора, Гучкова и Шульгина только граф Фредерикс и генерал Нарышкин; последний записывал все происходившее. Через некоторое время пришел еще Рузский. Входя, он обратился к скороходу со словами: «Всегда происходит путаница, когда не исполняют приказаний... ведь я ясно приказал направить депутатов прямо ко мне. Отчего это не сделано? Вечно не слушаются». Я попросил коменданта поезда Гомзина быть во время приема депутатов безотлучно в столовой вагона, чтобы никому не дать возможности подслушать содержание беседы; сам же остался у входа с площадки вагона, так что имел возможность все видеть и всех слышать. Почти все время говорил Гучков, говорил ровно и очень спокойно: подробно описывал последние события в Петрограде.

Внимательно его выслушав, государь на свой вопрос, что он считал бы желательным, получил ответ Гучкова: «Отречение Вашего Императорского Величества от престола в пользу наследника цесаревича Алексея Николаевича». При этих словах Рузский, привстав, сказал: «Александр Иванович, это уже сделано». Государь, делая вид, что не слышал слов Рузского, спросил, обращаясь к Гучкову и Шульгину: «Считаете ли вы, что своим отречением я внесу успокоение?» На это Гучков и Шульгин ответили государю утвердительно. Тогда государь им сказал: «В три часа дня я принял решение отречься от престола в пользу своего сына Алексея Николаевича; но теперь, подумав, пришел к заключению, что я с ним расстаться не могу; и передаю престол брату моему — Михаилу Александровичу». На это Гучков и Шульгин сказали: «Но мы к этому вопросу не подготовлены. Разрешите нам подумать». Государь ответил: «Думайте» — и вышел из салон-вагона. В дверях он обратился ко мне со словами: «А Гучков был совершенно приличен в манере себя держать; я готовился видеть с его стороны совсем другое... А вы заметили поведение Рузского?» Выражение лица государя лучше слов показало мне, какое на него впечатление произвел его генерал-адъютант. Государь позвал генерала Нарышкина и повелел ему переписать уже написанное им отречение с поправкой о передаче престола брату Его Величества — великому князю Михаилу Александровичу.

Государь пошел к себе, а я зашел в салон-вагон поздороваться с Гучковым и Шульгиным и от них узнать подробности разгрома и сожжения дома графа Фредерикса; я знал, что графиня Фредерикс, мать моей жены, была при смерти и что моя жена ее не покидала.

Гучков ответил мне чрезвычайно спокойно, что народный гнев вылился в форму разгрома дома, но что, по его сведениям, насилий над личностями учинено не было, а потому мне беспокоиться нечего: вопрос касается только имущества. Я его просил по возвращении в Петроград уведомить меня телеграммою о семье, так как я не мог войти с ними в связь, что он обещал, но не исполнил.

Через некоторое время манифест был напечатан на машинке. Государь его подписал у себя в отделении и сказал мне: «Отчего вы не вошли?» Я ответил: «Мне там нечего делать». «Нет, войдите», — сказал государь.

Таким образом, войдя за государем в салон-вагон, я присутствовал при том тяжелом моменте, когда император Николай II вручил свой манифест об отречении от трона комиссарам Государственной думы, которые, в его ошибочном мнении, были представителями русского народа. Тут же государь предложил министру двора его скрепить.

Манифест гласил следующее:

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать новое тяжелое испытание России.

Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.