С утра до вечера. В чистом поле

«Я его не вижу. Граната разорвется впустую, а она мне нужна в решающую минуту, когда будем выяснять, кому жить, а кому умирать. Лучше подожду. Раньше или позже он высунет свое недожаренное рыло. Скорее всего он выбросился из этого самолета, который грохнулся на берегу. Лежит себе, как гадюка, готовится ужалить тебя насмерть. Пустые надежды! У меня автомат и граната, а у тебя — один револьвер. Обойма скоро кончится. А что тогда, гад? Подохнешь на этой священной земле, за которую я сражался. Подохнешь. Ну, потерпи самую малость. Я за все тебе отплачу: за кровь на руке, за голову, за все… Ну, гад, подходи, чего боишься? Не хочешь попробовать русского свинца? Что? Правда, он невкусный, сам, наверное, это знаешь. Ни мармеладом, ни шоколадом не пахнет. Ну, высунь свою страшную харю. Мы только вдвоем, никто не помешает нам честно доиграть эту партию».

Гедиминас нахлобучил шлем. Вмятина от осколка причиняла боль, но шлем мог кое-как защитить голову от револьверных пуль. Снова прозвучали выстрелы; пули пролетели мимо и зарылись в песок. Фронт продвинулся вперед, но здесь война продолжалась.

Мартинас больше не думал о самоубийстве, теперь он жаждал одного: прикончить врага. Он снова горел слепой, страшной ненавистью, которая овладела всем его существом. От ненависти, от нестихающей боли темнело в глазах; каждый удар в сердце увеличивал злобу. Он лежал, скрипя зубами и протягивая руку за револьвером. Четыре выстрела пошли насмарку. Он неразумно погорячился. Мартинас вынул из револьвера обойму и пересчитал патроны: оставались три заряда. Три крошечных кусочка металла, каждого из которых достаточно, чтобы убить солдата, лежащего за песчаным бугром. Только надо не промахнуться. Сумеет ли он? Ею рука дрожала, когда он стрелял. По правде говоря, он не привык стрелять из револьвера; его дело — бросать бомбы; а там точность имела другой смысл.

Там, за песчаным бугром, лежал его враг, и его надо было убить. В понимании Мартинаса, другого выхода не было. Один из них должен замолкнуть навеки. Револьвер должен заставить замолчать его, врага Мартинаса. А что такое враг? Может быть, человек, который ходит по чужой земле и смотрит на все с презрением, потому что чувствует себя победителем; он презирает все, что дорого тебе, и он ест хлеб, который ты вырастил. «В Дании, да, в Дании. Полные ненависти взгляды, которые они кидали на мой мундир, на рыцарский крест на шее. Белокурая девушка, которая была так похожа на Хильду, отвернулась, когда я заговорил с ней в пивной. Я был ее врагом. Я, честное слово, не думал, что датское пиво — это конская моча. Но я сказал ей это. А пиво было на редкость хорошее. Если бы теперь хоть глоток его! Я хотел угостить ее шоколадом, но она швырнула плитку мне в лицо. «От врага подарков не беру», — сказала она. Ее щеки покраснели, голос дрожал. А она была красивая. И до того похожа на Хильду, потому, наверное, я к ней и пристал. Что же делает людей врагами? Пожалуй, война. Пиво было хорошее. Полковник Шварц каждый день пил темное пиво. Я долго не выдержу без воды. Я должен его ухлопать, и поползу на поиски ручья. Ручей в песках? Нет, должна же где-то быть вода. Ручьи и реки втекают в море. Это тот негодяй не дает мне напиться воды; он ждет, когда я умру от жажды».

Вода заметно иссякала и в фляге Гедиминаса, хоть он экономил каждый глоток. К вечеру, когда солнце спустилось к горизонту, вода в фляге осталась только на самом дне. Но жара спала, и теперь жажда меньше мучила его.

Ему не давал покоя летчик, притаившийся за песчаным бугром. Долго это продолжаться не могло. Пока солнце не спряталось в море, один из них должен умереть. «Не могу же я лежать тут черт знает сколько. Моя рота ушла вперед. Надо догонять ее».

Он швырнул гранату. Грохот взрыва прозвучал в тишине словно гром. Потом стало совсем тихо. Никакого крика Гедиминас не услышал, голова немца больше не выглядывала из-за песка.

Выставив автомат, Гедиминас шагнул к бугру, за которым прятался летчик. Он шел бесшумно, чуть шатаясь; все еще кружилась голова, и он боялся упасть.

Взобравшись на бугор, Гедиминас увидел летчика. Он лежал, уткнувшись в песок. Револьвер валялся около вытянутой руки.

Гедиминас перевернул его навзничь и с ужасом взглянул на его искалеченное лицо. Голова была без волос, без бровей и ресниц. Жуткая голова, такие снятся в кошмарных снах. В раны набился песок.

Вдруг летчик открыл глаза и взглянул на Гедиминаса. Гедиминас почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Летчик казался немного удивленным, но не испуганным, его взгляд скользнул с лица Гедиминаса на флягу, висевшую на ремне Спекшиеся губы дрогнули, силясь что-то сказать.

— Willst du trinken?[2] — спросил Гедиминас.

Летчик закрыл и снова открыл глаза. «Да».

Гедиминас встал перед ним на колени, отвинтил флягу и осторожно приложил ее к губам летчика; тот пил жадно и быстро, давясь, и его зубы стучали о горлышко фляги. Он бы пил и пил еще, но Гедиминас отнял флягу. В глазах летчика мелькнуло разочарование; так обижается маленький ребенок, когда у него отбирают конфету.