С утра до вечера. В чистом поле

Гедиминас улыбнулся, вспомнив детство; детство, которое было, но которого уже не будет никогда. Это захлопнутая навсегда страница, на которой остались самые прекрасные слова и картины. «И ничего нам, наверное, так не жалко, ничем мы так не дорожим, когда становимся взрослыми, как навеки потерянным детством, которое иногда, в грозном гуле дней, прилетает к нам слабым дуновением пахнущего лугами ветерка. Побежать бы опять босиком по лугам, быть опять веселым и беззаботным, только луга давно отцвели, а на твоем лбу пролегли глубокие морщины, и ноги — в тяжелых солдатских сапогах».

Он выбрался из лощинки, подошел к окопам, прыгнул вниз и направился дальше, туда, где блестели на солнце солдатские шлемы.

8

Товарищи по оружию. Веселые крики. Все радовались, снова увидев его в своем кругу; Гедиминаса уже считали погибшим.

— Слава богу, что ты жив, — сказал лейтенант. Он шагнул вперед, словно желая его обнять. Но его голос снова зазвучал повелительно и бесстрастно:

— Быстро беги в штаб, ранили переводчика. Представишься генералу.

— Есть, товарищ лейтенант!

— Иди осторожней, тут постреливают.

На передовой тихо, но это обманчивая тишина. Каждую минуту могут раздаться залпы, каждый миг могут разорваться немецкие снаряды. Война — коварный зверь. Не знаешь, когда он изголодается и застучит своими стальными зубами, жаждущими человеческого мяса. И тогда он, словно гигантский дракон, поглощает дома, людей, деревья и землю, все, что только существует на этой израненной, опустошенной безумными бурями планете. Иногда война взрывается, как вулкан, и тогда людей постигает судьба Помпеи: смерть застает их с куском хлеба в руках или когда они обнимают любимую. А потом, несколько столетий спустя, ученые археологи находят себе работу и музеи пополняются новыми экспонатами, на которые равнодушно глядит спешащий турист.

Он счастливо добрался до перелеска, который заслонил теперь его от немцев, и, миновав его, отправился дальше по изуродованной взрывами земле.

Его глаза щурились от яркого солнечного света. Свежий утренний воздух щекотал ноздри. Воздух был наполнен запахом росы.

«Как осенью, когда идешь в школу, — подумал Гедиминас, — когда в ранце лежат потрепанные книги и несколько кислых яблок. Их ты съел на перемене, а семена кидаешь на уроке за шиворот сидящему впереди товарищу. Товарищ ерзает, смеется. Так недавно это было, но, кажется, столетия отделяют меня от этих дней».

К усадьбе вела аллея старых лип и каштанов. Листва деревьев уже начинала желтеть, ее тронули мертвящие пальцы осени.

Выкрашенный в белую краску дом был длинный и большой. У входа стоял часовой. Он загородил автоматом дверь перед Гедиминасом.

— Куда?

— Переводчик, к генералу. Меня вызвали.

— Первая дверь направо! — крикнул часовой.

Гедиминас вошел в прихожую, поправил гимнастерку, открыл правую дверь и очутился в большой, светлой комнате. За столом, заваленным русскими и трофейными картами, сидел толстый генерал. Он что-то чиркал красным карандашом на карте; рядом стоял стакан горячего чая и блюдечко с сахаром, а немного дальше лежала коробка папирос с всадником на крышке.

Гедиминас смутился. Потом спохватился и отрапортовал:

— Товарищ генерал, рядовой Гедиминас Вайткус по вашему приказанию прибыл.

Генерал поднял голову. Лицо у него было круглое, с темными усиками, нездорово-бледное, как у человека, страдающего почками или печенью.

— Вольно, — сказал генерал, откидываясь на стуле. — Ранен?

— Легко. И контужен, товарищ генерал.

— Самочувствие?

— Удовлетворительное, товарищ генерал.

— Награжден за отвагу?

— Дважды, товарищ генерал.

— Ваша профессия?

— Учитель, товарищ генерал.

— Ладно. — Генерал стукнул карандашом по столу. — Владеете немецким?

— Кое-как, товарищ генерал.

— Перевести сможете?

— Думаю, смогу, товарищ генерал.

— Ладно. Голодны?

— Так точно, товарищ генерал.

— Ладно. Поедите в штабной кухне. — Генерал посмотрел на часы. — Ровно через полчаса возвращайтесь ко мне.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

Гедиминас повернулся и вышел. Он чувствовал себя скверно.

В прихожей загрохотали несколько пар ног. Часовой ввел в комнату высокого, немного сгорбленного немецкого полковника с глазами старого ястреба. Полковник был без фуражки, но аккуратно причесан. Казалось, что пришел он сюда прямо из парикмахерской. Он вытянулся перед генералом, прижав к бокам худые костлявые руки с длинными, немного согнутыми пальцами, — они смахивали на когти стервятника. На его лице не было следов волнения; тонкие губы крепко сжаты. Это было лицо человека, который хорошо знаком со смертью и лишен иллюзий на этот счет. Часовой вышел и встал за дверью.

— Садитесь, — махнул рукой генерал, селе заметным презрением глядя на полковника.

Гедиминас повторил это по-немецки.

Полковник сел на обитый кожей стул.

— Danke schon[5].

— Ваша фамилия?

— Полковник Фридрих Шварц.

— Вижу, что полковник, а не трубочист, — сказал генерал. — Когда вас сбили?

— Вчера.

— Окажите любезность показать, где находится ваш аэродром. — Генерал придвинул пленному немецкую карту.