С утра до вечера. В чистом поле

Они повернули к зеленой даче и поднялись на просторную террасу, где стоял огромный стол, обитый зеленым сукном, с медной дощечкой на боку; на меди было выгравировано: «САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, 1910». Высокий человек взял белые шары, расположил их треугольником на зеленом поле и подал кий товарищу.

— Ты начни, — сказал он.

Человек в синем джемпере ударил кием; шары бросились врассыпную. Высокий человек снял дождевик, пристроил его на вешалку и долго прицеливался, стиснув в зубах трубку. Удар был точен.

— Есть! — воскликнул он и пошел к углу стола, чтобы вынуть шар.

— Поздравляю. Просто блеск! — сказал человек в синем джемпере. Теперь была его очередь наклониться к столу. Удар последовал почти сразу; кий едва коснулся шара.

— У меня руки дрожат.

— А ты об этом не думай.

— Я не могу не думать!

Он закурил и оперся на кий.

Шары стучали, разбегаясь во все стороны, они составляли странные геометрические фигуры, которые менялись после каждого удара. Высокий человек в серой вязанке вынул из лузы второй шар. Потом ему удалось забить сразу два.

— У меня еще ни одного нет! — пожаловался человек в синем джемпере.

— Не волнуйся. Еще можешь меня догнать и обыграть. Постарайся сосредоточиться.

— Ничего не выйдет, — ответил тот. Голос у него был глухой и подавленный.

Человек в серой вязанке закурил трубку и выбросил в форточку спичку. Дождь все еще отчаянно барабанил по стеклам; вода серыми струйками бежала по окнам, сочилась из щели в раме и капала на пол.

— Она уехала? — Он сильно стиснул зубами трубку и прицелился.

— Да.

— Значит, кончено.

— Наверно.

— А может, вы еще встретитесь?

— Нет, скорее уж — никогда.

— Кто знает, что будет завтра, через месяц, через год. А может, и хорошо, что ее здесь больше нет?

— Ты так полагаешь?

— Давай сходим в кафе, выпьем. Завтра перестанет дождь, выглянет солнце, мы снова сможем купаться. Не волнуйся, ты ее забудешь.

— Я не хочу ее забывать! — Человек в синем джемпере ударил и с удивлением увидел, что другой шар, отбившись, влетел в лузу. — Мне начинает везти.

Он улыбнулся и тут же загнал еще один шар. Неожиданно их охватил азарт; кии громко стучали по шарам, и те с грохотом носились от борта к борту, заглушая шум дождя за окнами террасы.

— У нее есть муж, — заговорил человек в синем джемпере. — Она не может его бросить, хоть и не любит.

— Почему?

— Он больной человек и очень к ней привязан.

— Вот оно как! Ну, я думаю, ты с ней даром времени не терял, — рассмеялся тот.

— Мы ходили гулять к морю.

— И все?

— Пили вино.

— Ну, а потом?

— Перестань меня допрашивать! Черт подери, какое твое дело, чем я с ней занимался?

— Прости, ты сам начал этот разговор. — Человек с трубкой обиделся и замолчал.

Теперь они играли молча, каждый погрузился в свои мысли. Человек в синем джемпере думал, что день и правда на редкость паршивый, что дождь не перестанет и вечер окажется мучительно тоскливым и мокрым, а она уже будет в другом городе.

Тягостная тишина, нарушаемая лишь грохотом шаров, длилась очень долго; в тишине уместились и тоска этого дня и сумерки наступающего вечера, но дальше молчать они не могли.

— Странно, — сказал человек в серой вязанке, набивая трубку.

— Что странно?

— Уже два часа, как мы здесь мучаемся, а конца не видно.

— Это потому, что часто не попадаем и начинаем сначала. Я положил на стол два шара, которые были на полке.

— А я — три. Мне уже надоело. Мы так и не закончим нашей партии. Никудышные из нас игроки.

— Колдовство, что ли.

— Хватит!

Они положили кии на стол и, сойдя с террасы, остановились под навесом, глядя на землю, на мутное, набухшее водой небо. Тучи ползли по верхушкам деревьев, дождь еще пуще разбушевался. Жестяная крыша сотряслась от ветра и ливня.

— Я теперь подумал: такой дождь будет и через много лет, когда мы уже станем стариками, — сказал человек в синем джемпере.

— Зато мы отлично будем играть на биллиарде, — сказал человек с трубкой, провожая взглядом красивую женщину. Она уходила по улице, и ее оранжевый зонтик исчез за серой завесой дождя, словно угасающее солнце.

ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ…

«Блаупункт» был включен; говорил фюрер. Крикливый, истерический, бессмысленный голос. Фюрер говорил о победах. Очень много побед. Германская армия шагает вперед, сокрушая врага. Форвертс! Вперед!

Когда голос фюрера смолк, раздался марш.

— Красивый марш, — сказал Альгис.

— Да. Но мне-то что? Я хочу есть. — Лицо у Тадаса было худое, бледное.

— Отец снова пришел с рынка ни с чем. Он не умеет торговать. Отец у нас слишком вежливый, его все толкают.

— Он не орет, как торговки: «Кому сахарину?! Кому сахарину?!» На рынке нужно орать, а наш отец — тихоня. Потом книги все равно никто не купит.

— Наш отец — ученый человек, а ученые люди все тихони. Все-таки, я страшно хочу есть. Что бы ты теперь съел?

— Я? — Тадас уставился в потолок и замечтался. Его глаза жадно заблестели. — Я бы съел яичницу с салом.

— Я тоже, — подхватил Альгис. — Но пока война не кончится, мы всегда будем голодны. Сало теперь едят только кулаки и спекулянты.

— А может, нам пойти на фронт? — сказал Тадас.

— На фронт?