С утра до вечера. В чистом поле

Сильно волнуясь, он открыл вечером дверь к Роземари. В кухне гудел огонь. Было тепло. Раскрасневшаяся Роземари подбежала к нему. Веснушчатый нос девушки усеяли росинки пота. Она была в красном шелковом платье с вырезом.

— О, вы все-таки пришли! — воскликнула она. — Как хорошо! Идите в комнату. Идите. Не будьте уж таким несмелым. Ведь вы — солдат. Ну, марш!

В комнате на белоснежной скатерти стоял пирог, сплошь утыканный разноцветными свечками, какие зажигают на елке под Новый год. Рядом с пирогом высилось несколько бутылок с длинными горлышками, а у каждой тарелочки стоял бокал. Над столом светила огромная керосиновая лампа с абажуром.

Гедиминас поздоровался с сестрой и отцом Роземари. Старик был в темном костюме и белой сорочке. Он курил фарфоровую трубку с крышкой. Его усы порыжели от табака. На Гедиминаса он смотрел чуть свысока, подозрительно и с недоверием. Сестра Роземари, в черном платье, вообще избегала смотреть на Гедиминаса. Она казалась восковой фигурой, убежавшей из музея. От нее несло валерьянкой.

Когда все сели за стол, Роземари зажгла свечки. Гедиминас сосчитал их: восемнадцать.

Старик молча налил всем вина. Роземари подняла бокал и, улыбаясь, чокнулась с Гедиминасом; тихо звякнуло стекло.

— За вас, — сказал Гедиминас.

— Спасибо.

— И чтобы скорее кончилась война.

Они выпили. Старик пил медленно, смакуя, потом поставил на стол пустой бокал и утер платком губы.

— Война для нас уже кончилась.

Гедиминас впервые услышал его голос, низкий и хриплый.

— Почему?

— Немцы давно проиграли войну.

— Битвы еще идут.

— Они проиграли войну, начав ее, — повторил старик. — Кто неправильно воюет, тот проигрывает.

— Что вы сказали? Я не понял.

— Все было глупо. Глупые идеи величия. Бессмысленное стремление завоевать весь мир.

Роземари насупила светлые брови.

— Папа, не говори про политику… Я повешусь от всего этого. Сегодня мой день рождения, я хочу, чтоб мне было весело! Лучше выпьем вина. Незачем отравлять жизнь разговорами, которые ничего не меняют.

Старик замолк.

Вино было сладко-кислое. Роземари положила Гедиминасу на тарелку кусочек пирога. Громко потрескивали свечки, отсветы пламени плясали на стенах комнаты. Ритмично тикали часы, они, казалось, останавливались, когда снаружи доносились далекие взрывы. Дом начинал дрожать; керосиновая лампа раскачивалась.

Гедиминас спохватился, что засиделся, и встал. На комоде он заметил несколько книг и взял одну из них. Это был томик стихов Рильке на немецком языке.

— Можно взять почитать? — спросил он у Роземари.

— О, вы любите поэзию! — удивилась она.

— Да, когда-то читал.

— Берите, если вам интересно.

Сестра девушки ни слова не сказала за весь вечер. Она зло покосилась на Гедиминаса, он поблагодарил за книгу и вышел. Роземари проводила его до двери.

Лежа на расшатанной железной койке, Гедиминас при свете свечи листал страницы книги. Как давно он не держал в руках книг! Его огрубевшие, привыкшие к оружию пальцы скользила по белым страницам, в глазах расплывались черные строчки стихов. Он хотел читать, но мысли возвращались к Роземари, и ему казалось, что между строк проступает ее лицо. Ее волосы. Блестящие, зеленые глаза. Белая шея. Нет, было еще что-то, необъяснимое, что привлекало его к ней, отчего скорей бежала кровь в жилах. Он тщетно старался успокоиться. Закурил, но и это не помогло. Образ девушки снова вставал перед ним.

Гедиминас рассеянно посмотрел в книгу.

В дверь тихо постучались.

— Войдите! — вздрогнув, сказал он, вскакивая и садясь на койке.

В дверях показался веснушчатый носик Роземари. «Она пришла, пришла, — обрадовался он. — Она смелее меня».

— Дайте мне одну русскую сигарету, — сказала девушка. — Будьте так добры.

— Прошу. Берите. Берите, сколько хотите.

Гедиминас вытащил из кармана помятую коробку папирос. Она притворила дверь и взяла из коробки папиросу. Гедиминас подал ей огонь и сказал:

— Садитесь.

Никакой мебели, кроме койки, тут не было. Комнатка смахивала на декорацию грустной пьесы. Роземари пристроилась на краешке кровати.

— Вам понравились стихи? — спросила она, глядя на дымящуюся папиросу.

— Я ничего не помню. Думал о вас.

Роземари рассмеялась.

— Вы очень смешно говорите по-немецки.

— Иначе не умею. Простите.

— О, это неважно. Мы понимаем друг друга, и хватит. Почему вы так недолго у нас были? Вам не поправилось?

— Мне показалось, что ваши родные сердито на меня косились.

— Неправда. Вам только показалось.

— Хорошо, что вы пришли, — сказал Гедиминас, садясь на койку рядом с Роземари.

— Почему хорошо?

— Я хотел провести этот вечер с вами. Кто знает? Через несколько дней, может, меня и не будет вовсе…

— Не говорите так. Я знаю, вы останетесь живы.

— Откуда вы знаете?

— Чувствую. Женщины очень хорошо все чувствуют.