С утра до вечера. В чистом поле

Он поднял левую руку и начал искать правую у другого плеча. Руки не было. Его пальцы нащупали только забинтованную культяпку. Стон застрял у него в горле. Хирург обернулся, и на его лице Гедиминас увидел виноватую улыбку.

— Ну, как дела, парень?

Гедиминас молчал. Потом его губы дрогнули и он тихо спросил:

— Где моя рука, доктор?

— Рука? — хирург немного смутился. — Не знаю, дружище. Знаю только, что тебе повезло. Ты остался жив.

— Я не хочу жить. Не хочу. Не хочу…

— Ну, выбрось из головы эту чепуху. — Бас хирурга грозно загудел. — Вот тот, у стены что лежит, без ног остался, и то жить хочет. И будет жить. А ты вот чепуху порешь. Как тебе не стыдно.

— Гроша не стоит такая жизнь.

— А ты бы хотел лежать в земле и червей кормить? А? Не спеши. Лет через пятьдесят точно ляжешь. Очень больно?

Гедиминас молчал.

— Видишь, какой гордый, — сказал хирург сестре. — Зверская боль, а признаться не хочет. Молодец. — Его голос стал мягче.

Хирург повернулся и, взмахнув полами халата, быстро вышел из класса. Сестра (она была некрасивая и совсем не похожая на Роземари) подошла к доске, нашла на полу кусочек мела и изобразила смешного человечка, каких любят рисовать дети. Человечек улыбался во весь рот, растопырив длинные руки, как будто он ничего не знал про войну и мучения раненых.

— Похож на нашего врача, — сказал кто-то.

Но никто не смеялся. Раненый с забинтованной головой застонал как во сне.

— Посмотри, как он улыбается, — сестра показала на человечка. — Он всегда веселый.

— А чего ему не улыбаться, — голос Гедиминаса дрогнул. — У него обе руки.

И правда, у человека были обе руки. Да, обе. А не одна.

Сестра подошла к Гедиминасу; ее лицо вдруг потускнело и он увидел слезы на темных глазах.

Гедиминас отвернулся к стене.

Выстрелов не было слышно, но земля все еще дрожала от взрывов бомб и снарядов. Глухой гул докатывался до школы, в которой находился госпиталь, и стекла все время дребезжали в рамах. Иногда в воздухе появлялись самолеты. Они метались по небу, потом один из них скрывался за черным шлейфом дыма и стремительно падал вниз. Ночью небо было багровое от вспышек ракет и пламени; немцы сбрасывали подвешенные на парашютах лампы, которые озаряли поля мертвенно бледным светом. С передовой привозили все новых раненых. Артиллерист с забинтованной головой умер, не приходя в сознание.

Гедиминас первый раз встал с постели. Он все еще был слаб, потому что потерял много крови. Кружилась голова, часто рябило в глазах, и он покрывался жарким потом. Лицо поросло жесткой щетиной, щеки ввалились. Когда он попросил у сестры зеркальце, чтобы побриться, и посмотрел в него, он себя не узнал. Ему казалось, что из зеркальца глядит чужой человек, очень похожий на него, но гораздо старше. Левая рука, державшая зеркальце, дрожала. Он хотел взять бритву правой и вспомнил, что правой у него нет: у правого плеча болтается пустой рукав. Все время его не покидало странное чувство, что он где-то потерял свою правую руку. Потерял? Какая чепуха! Все ясно и непоправимо. Больше он никогда не поднимет правой руки, никогда не протянет ее другу. Теперь ему придется пользоваться только одной рукой и научиться ею пользоваться. Роземари! Роземари! Ты сказала правду, я действительно останусь жив, но ты не подумала, как трудно мне будет жить! Не подумала, что мне больше не захочется тебя видеть. Нет, захочется, но это ни к чему. На что тебе инвалид. Ведь правда? Мы расстались. Навсегда. «Мы все падаем…» Откуда это? Из этой книги, которую я у тебя взял почитать. «Эта рука вот падает». Она уже упала…

Гедиминас стал сбивать пену в жестяном бритвенном тазике. Непридерживаемый тазик закачался и полетел на пол; мыльная пена разбрызгалась вокруг. Гедиминас в бешенстве пнул ногой тазик.

— Что вы делаете? — крикнула сестра. Она подбежала и подняла с пола тазик. — Не надо так. Тазик же тут ни при чем. — В ее голосе был мягкий упрек. — Разрешите, я помогу вам побриться.

— Спасибо. Не надо, — сказал Гедиминас.

— Не будьте таким!

— А каким мне быть? — грубо спросил он. — Чего вы от меня хотите? Отвяжитесь. Не нужна мне ваша помощь.

— Вы скоро поедете домой.

— Не знаю. Оставьте меня в покое.

Сестра молча удалилась. Гедиминас ни с кем не хотел говорить; разговоры утомляли и раздражали его.

Он прислонил зеркальце к стакану с термометром, остатками пены намылил подбородок и сел на край койки. Он не привык бриться левой рукой и тут же порезался. Увидев кровь на подбородке, он почувствовал омерзение. Он прижег ранку одеколоном, прижал к ней платок и стиснул зубы, чтобы не выругаться вслух. Человечек на доске печально улыбался.