С волками жить

— Это случилось после обеда, — объяснила Тиа, полусдерживая улыбку. — У Санты случился небольшой непорядочек.

— Именно дети, — произнес Уилл, — не дают нам врать.

Она подняла на него взгляд.

— Как у тебя дела?

— Хорошо. — ответил он. — У меня все хорошо.

Тиа принялась намыливать Тодду спину.

— Сегодня днем к нам один парень с работы заходил.

— Да? — мягко переспросил Джонсон. — Кто?

— Новенький. Ты его не знаешь. В общем, его заинтересовала та твоя старая развалюха, он готов ее купить.

— Правда? Но она же не на ходу.

— У него такое хобби. Любит чинить старые колымаги.

Уилл посмотрел на зеркала. Все они запотели.

— Но у меня эта машина много лет. В тех пружинных сиденьях и заржавелой хромировке — сентиментальная ценность.

Тиа улыбнулась.

— Я знаю. — Они с Уиллом занимались любовью в ее просторном салоне, словно парочка похотливых подростков вскоре после того, как познакомились на опустевшей во внеурочное время парковке «Садов». — Но я устала от того, что она просто сидит в гараже и занимает место. Чудесно же будет ставить обе машины внутри?

Он подумал мгновенье, затем резко повернулся к выходу.

— Обсудим.

— Я не желаю больше видеть это зеленое чудовище у себя в гараже, — произнесла она.

— Папа! — крикнул Тодд из слякоти своей ванны с теплой водой. — Я тебя люблю!

Джонсон спустился и вышел на пляж. В темноте прибой казался громче. Ветер откуда-то снаружи в соленой ночи мягко, настойчиво нажимал на очертания его лица, словно примерял маску. Приятно ощущать, как незримо на него в кои-то веки движется сила, и знать, более или менее, природу ее крепости и порядок ее интереса к нему. Каждая отдельная жизнь, казалось, служит всего лишь плодотворной средой для выведения таинства. И по мере того, как организм стареет, тайны множатся, целые колонии их — как пространства между звездами, и столь же многочисленны. Тьма, что тебя заглатывает.

Немного погодя он услышал, как из-за спины, шурша по песку, приближаются шаги, затем ощутил руку Тии у себя на спине.

— Красиво, — произнесла она, — правда?

Луна, низкая и сияющая, бросила на воду слиток серебра, шоссе света.

Джонсон уставился в ее громадный крапчатый глаз.

— Скажи «сыр», — объявил он. — Как будто апертура широко разошлась, и она сейчас нас щелкнет.

Она склонила голову ему на плечо.

— Какой романтик.

— Нас таких осталось немного.

Повисло молчание, затем она произнесла:

— Почему ты всегда ведешь себя так, будто под наблюдением? Никто за тобой не следит, Уилл. Ты волен делать, что твоей душеньке угодно.

— Кто-нибудь всегда следит.

— Ну, если это «кто-нибудь» должно относиться ко мне, может, у нас с тобой не все ладно.

Он погладил ее по руке.

— У нас все ладно.

— Потому что большинство людей сочло бы мои знаки внимания признаком любви.

Он презрительно фыркнул.

— Большинство людей.

— Прошу тебя, Уилл, не начинай.

— Я никогда не начинаю. Я лишь кончаю.

Она дождалась, когда бурность его слов сдует ветром. После чего спросила:

— Что-то не так?

— Все так.

— Ты в последнее время будто сам не свой.

— Правда? А чей же тогда?

Она не ответила. Без единого слова повернулась и направилась по пляжу назад к дому.

Он посмотрел, как далеко в море мерцающие огоньки сухогруза движутся так медленно, что кажется, будто и не движутся совсем, и ему стало интересно, что это за судно, откуда оно и где будет в это время завтра — и где будет он сам.

Возвратившись к себе в комнату, он устроился на кровати с бутылкой «Лосиной головы» и пультом. Порыскал по каналам. Изо всех сил пытался не думать, оставаться чистым, поливая себя из брандспойта струей ежедневных данных. В небесах мозга не терпелось родиться мыслям; удавалось засечь их гомон. На упругие границы этого трехмерного мира напирали некие очертания; удавалось ощутить их боль. В следующий миг, в любое мгновение все, что б ты ни сумел вообразить, могло бы воплотиться как факт.

На каком-то рубеже показалось, что он проснулся из-под савана одурманенности. Ладно, назовем это сном. Дошаркал до ванной. Пока он стоял там, брызгая мочой в унитаз, блуждающие глаза его отыскали себя в зеркале над раковиной, а ум увидел, что столкнулся с лицом, которое не мог припомнить. Чье это? Неужели возможно, что оно его, это явленное видение того «я», в жертву которому он сжег дотла жизнь, — или же это просто еще одна языческая образина? Где то зеркальце, что покажет ему правду? Он подобрал тюбик помады Тии — казалось, перед каждым зеркалом в доме лежит по одному, — и себе на лбу грубо написал буквами, что читались правильно в отражении, но на коже у него были вывернуты, одно слово — «БЛЕФ».