С волками жить

— То был пацан в белых трениках, я его никогда раньше не видела. И никого не поранило, так чего ты все время ноешь?

— Кто был бандюган в кожаной кепке?

— Никто. Я уже тебе это сказала. Господи, какой ты…

— Если б Прибамбас меж нами не влез…

— Ничего, вот что там, совершенно ничего. Господи, какой же ты параноик.

— Осторожный, чувырла, я осторожный.

— Так параноишь под старость, что ни хуя уже не помнишь.

Но он ее больше и не слушал; у него в зубах была трубка, и он сосал черенок, как утопающий. Сквозь окутавший дым на ней несдвигаемо остановился один безразличный глаз, какую бы позу ни приняла она, какое предательство ее лицо б ни явило. Он выгнул бровь и произнес:

— Надевай форму.

— Ох нет, прошу тебя.

— Давай, детка, папочке нужна нянечка. Очень.

— О как? Ну так и мне тоже. Меня кто нянчить будет?

— Ой, ну пожалуйста, пожалуйста, так больно. — Он катался, стиснув руки между ног непристойной пародией боли.

Она подошла к чулану, порылась в куче одежды.

— Я это делаю, — бормотала она. — Я по правде это делаю. — Она вступила в мятое белое платье, повозилась с пуговицами.

— Нет, идиотка, не тут, черт. В ванной. Потом войдешь уже одетая. Как на обходе, помнишь?

— Есусе, блядь, Христе.

Он принял образцовую позу пациента. Сомкнул веки и наблюдал у себя внутри за тонким лучом лазерной энергии, что, как указка, обследовал его нутро, приостанавливаясь высветить господствующие органы, каждый в свою очередь играл собственную отдельную песню. Когда рубиновая палочка коснулась заскорузлой поверхности его сердца, глаза самопроизвольно раскрылись — и над ним стояла Мисс Ангельский Тортик, дежурная нянечка, и с состраданием взирала на него. Голова его приподнялась с подушки.

— Стетоскоп, — закричал он. — Неужели ты забыла этот долбаный стетоскоп?!

— Извини, — бормоча, она вышла.

Мгновение спустя, экипированная, как должно, вернулась.

— Итак, Мистер Компакт, на что жалуетесь? — Он показал. — Ох какая гадкая опухоль. Болит?

Он кивнул.

— Ну, сейчас посмотрим, что можно сделать, чтобы уменьшить опухоль и облегчить боль.

Она помнила, чем все закончилось после того, как умолила его наконец прекратить, и помнила, как сорвала с себя эту ненавистную форму, и все это было до сейчас и чуда потолка в трещинах, которое она обостренно созерцала за часом час, он тлел, напряженность его освещения наверняка, однако неощутимо увеличивалась под ее присмотром, она воображала, как некая усохшая старая рука регулирует спрятанный реостат, а потом — вдруг — осознала значение этого чарующего явления.

— Это сегодня или вчера? — спросила она.

— А теперь ты что за хрень несешь?

— Дни. Дни наших жизней.

— Ни капли смысла. Вообще. На самом деле в тебе ни понюшки смысла не было с тех пор, как я тебя встретил.

— Ага, ну — валяй, покажи тебе грязь — ты и захрюкаешь. Какое тебе дело?

— Мне беседовать нравится, знаешь. Я наслаждаюсь доброй беседой. Но мне в ответ должно поступать такое, что я могу понять.

— По зубам.

— Еще б. — Он скатился с матраса и на пол, где принялся выполнять череду отжиманий с выгнутой спиной. — Думал тут, — сопел он, — раздобыть себе… парочку… хороших… наручников.

Она отвернулась, лицом к окнам, к наступающему свету.

— Сама себе не верю, — объявила она отвердевавшему дню. — Сколько времени я провела в этом доме с тобой. В темноте. — Для нее время было памятью о вылепленном ощущении, а у этого, самого недавнего, периода ее жизни, казалось, никакой формы и нет, если не считать стержня из хрома, на котором только что скакала.

— Ты меня любишь.

— Правда? — Она слышала, как он возится с пластиковыми пакетами.

— Правда.

Из-за ее плеча на него уставилась пара больших карих радужек.

— Но кто ты такой?

— Я Мис-тер Ком-пакт, — пропел он, — нижай-шие це-ны, крупней-ший ка-та-лог…

Мелодия напоминала ту, какую она уже слышала, значит, это была та мелодия. Она сидела в поле клевера под сенью дерева с лохматой корой, гнедая кобыла жевала горсть каликов, разбросанную среди одуванчиков, легкий ветерок ерошил солнечную травку, ясное небо — мягкое, как фетр. Она предполагала, что здесь есть и облезлый красный амбар с приклеенным к стене рекламным плакатом, на котором краснокожий жует табак, а на телефонном проводе уселись в ряд дрозды и тут же белый штакетник: все, что жило в песенке. Ложные воспоминания. Клево.

— Так у кого ты вообще эту песенку спер?

— В каком это смысле? Я ее сам сочинил. Это дань Бенни.

— Ой. — Конец обсуждения. Пятилетний сынишка, изувеченный до смерти соседским доберманом. Единственная история в жизни Мистера Компакта, которую она знала во всех уместных подробностях. Компенсационные деньги от иска стали первым платежом за бизнес. Жена — Силиа — целый год плакала. Поэтому они родили еще ребеночка. И еще одного. Она все равно плакала. Уаа-уаа, за что мне? Почему мы? Мистер Компакт был вообще без понятия. Но вот это уж он-то знал: деньги — святое, они освящены кровью его чресл, поэтому бизнес, разумеется, пойдет в гору, и каждый покупатель, уходящий из лавки с компакт-диском в руке, уносил или уносила домой живую частицу Бенни.

— Ты сегодня пойдешь? — спросила она.