С волками жить

— Рис. — Она кратко кивнула, не подпуская его близко мертвым звуком своего голоса.

— Эй, разве так вообще можно?

— Чего тебе?

— Так параноишь. Что с тобой произошло в этих «местьях»? Тот старый хрыч, с кем ты ебешься, тебе мозги засрал?

— Он не старый.

— Давай-ка на него поглядим, выволакивай его, он под кроватью прячется или как?

— Его нет.

— Не ври мне. — Взгляд у него отвелся от нее, через стены, к другим комнатам.

— Ох, ладно, я забыла. Он за углом, «узи» мацает, ждет, чтоб только тебе башку отфигачить.

— Расслабься, я тебе верю. А чего ты, к черту, свет не зажжешь, мы хоть в лицо друг дружке посмотрим или как-то.

— Мне и так нравится, это романтичней, не считаешь?

— Я по тебе соскучился, милаха.

— Прошу тебя, только Элвиса не включай, сегодня-то. У меня голова болит.

— Эй. — Он поднял руки и медленно закружился перед ней. Посмотрел на нее, пожал плечами. Таков был его способ показать: я чист, я невинен. Не виновен ни в чем. В правой руке его знакомая мятая спортивная сумка держала в себе шану и аптеку.

— Как ты меня нашел?

— Все улицы соединяются, детка, просто по ним едешь.

— Ты вроде какой-то другой стал. — Вообще-то нет, но она забыла, как во всей полноте действует его присутствие. Глядя на него, она полностью онемела.

— Знаю, я просто все лучше и лучше. — Он заметил, какое у нее лицо, и рассмеялся, вновь пожимая плечами. — Так мне говорят.

— Что есть?

— Ну, есть вот это… — он приподнял сумку, — …и вот это, — показывая пальцем с невероятно длинным ногтем на свою промежность.

Она двинулась к нему без единого слова, будто кто-то делал вид, что ходит во сне, упала перед ним на колени и расстегнула ему штаны, стащила их ему до носков, все это время не сводя взгляда с глубины его глаз, но ничего не выдавая взамен, — так, знала она, ему и нравится.

— Что это? — спросила она. Мошонка его была туго обмотана куском белого шнурка так, что связанные яйца, распирая натянутую и обритую кожу, напоминали доли-близнецы нелепого миниатюрного мозга.

— Когда постучу тебе по голове, дернешь за веревочку.

— Сильно?

Он раздраженно глянул поверх ее головы.

— Будто свет включаешь.

— А больно не будет?

— Вот и поглядим.

Немного погодя он ей сказал, что можно прекратить.

— Это как играть с мокрой резиновой сосиской, — пожаловалась она. В такой ситуации ничего нового, кроме веревочки. — А можно все равно подергать?

Дернула, и он отозвался:

— Бип-бип.

Затем Рис расстегнул свою спортивную сумку и показал ей громадные горсти заряженных пузырьков.

— Даешь вечеринку, — провозгласила она.

Позднее (что б это ни значило применительно к точке, затерявшейся среди извергающихся туманностей времени) он растолковал, что шнурок — приспособление, напоминающее ему об этости его тела. Люди больше не сознают действительностей плоти. А если личность, будь она мужской или будь она женской, поддерживает недостаточно активный симбиоз с жизненно важными органами тела, то такое тело станет подвержено вмешательству чужих. Его займут чужие из правительства. Стало быть, простые инструменты, вроде веревочки и различных контролируемых веществ, необходимы для того, чтобы не закрывались важные каналы к твоей биологической основе.

— Да, — сказала она. — Я в это верю.

На лице его возникали новые блики. Да, теперь она видела ясно, переживала все таким, как оно было.

— У тебя симпотные уши, — сказала она.

Рука его потянулась к ней, каждый волосок — отдельный индивид, особо вложенный в яркую кожицу, чтобы ей приятно было смотреть.