С волками жить

Измученной гроздью с ножки небольшого вентилятора, привинченного над лобовым стеклом, болтались: красная, зеленая и желтая кожаная подвеска в виде Африки; комплект использованных солдатских жетонов; цепочка бумажных скрепок; потускневшее распятие на строгом ошейнике; несколько студенческих перстней; десятки канцелярских резинок; символ мира; парочка целебных кристаллов; кольцо для ключей, унизанное популярными картонными елочками, опрысканными освежителем воздуха; и на своей соломенной метелке волос висела голая куколка с круглым морщинистым животом и янтарными глазами навыкат. Когда водила жал на клаксон, раздавался громкий трагичный звук, плач морского зверя, тяжко барахтающегося вперед сквозь бурю и голод. Поперек оконного стекла скользили зреющие сельхозугодья, не отмеченные блуждающим взглядом стопщика; тот обдумывал иные факты, иные виды.

Подсказка водилы вернула его, направила внимание на приближающийся виадук, где вдоль высокого ограждения неуклюжими птицами примостилась троица облезлых малолеток.

— Вон за ними приглядывать надо, — пояснил водила. — Видел когда-нибудь, что делает бетонный блок с лобовым стеклом, не говоря уже про человека за ним? У меня дружок схлопотал такой в лицо на 70-й федералке под Индианаполисом прошлым летом. Голову хоронили в отдельном мешочке.

Стопщик молчал.

— Всякие гадости тут на федеральной трассе.

И рот водилы продолжал ходить вверх-вниз, из той неутолимой ямы всякое изливалось и дальше, но антенны стопщика вновь опустились, втянулись в замкнутые молчанья, перемещавшиеся по его уму, непостижимые, как тучи, едва ощутимые сдвиги, что намекали на очередной изгиб в калейдоскопе личности, намек, которому он полностью сдался, слабый, как наркоман.

На заправке стопщик остался ждать в кабине. Он видел водилу внутри — тот валял дурака с кассиршей. Имени водилы он не знал. Он не знал, упоминалось это имя или нет. Сидел сам по себе, в собственном мире, смотрел наружу, как ветер толкается в грязную вывеску «Пеннзойла». Вывеска была желтой. На ней черные буквы. На ней красные буквы.

Водила вернулся к цистерне, потешно семеня, слегка ссутулившись, словно бы наступал на незримое сопротивление, шел в горку по плоской мостовой, заляпанной маслом. Он застегивал сдачу, горсть серо-зеленых купюр, в объемистый бумажник из воловьей шкуры, пристегнутый у него цепочкой к поясу.

— Эй, — окликнул водила, поднимаясь в кабину и швыряя целлофановый пакетик с чем-то кондитерским на колени стопщику.

— Что это? — Руки стопщика взметнулись в воздух, не желая касаться того, что ему кинули.

— «Лунный пирожок»[43], Билли. Похоже, ты из тех, кто их ест.

— Не ем я это говно. — Стопщик швырнул его обратно. Водила пожал плечами, зубами принялся отдирать уголок упаковки.

— В чертовой дряни только жир да сахар, но приход есть приход, верно, Билли?

Стопщик опять отвернулся к окну, рассматривая колонки, серьезные, как солдаты, кольца шлангов, ветошь в пятнах, автомобильный скребок цвета десен. Одиночество американской заправки, ее осиротевшие предметы.

Цистерна содрогнулась и заворчала. Водила уставился в отвернутое лицо стопщика.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты похож на Роберта Де Ниро? — Очевидно, нет. Цистерна ринулась в поток машин, пробивая дыру в ускоряющейся стене протестующего четырехколесного транспорта. Водила уже хохотал — делился шуточкой с проплывающим пейзажем и хохотал. — Тогда ладно, тебе вовсе не обязательно меня любить. Лично я тоже не считаю, что ты мне сильно нравишься. — Махина катила дальше, и вскоре водила насвистывал у себя в голове какую-то личную мелодию, а немного погодя начал ее и мычать, и еще чуть позже стукнул по кнопке «вкл.» на своей стереосистеме и уже подпевал Мадонне несдержным, на удивление мелодичным баритоном. Все двенадцать номеров. В шипящей тиши в конце стопщик откашлялся и произнес:

— Ты не против тут прижаться? — небрежным указательным пальцем ткнув никуда в особенности чуть впереди.

— Что-то не так?

— Вон там, — все еще показывая, уже настойчивей. — Мне нехорошо. — Он схватился за живот. Опять откашливание.

Водила выругался, подбирая руль и понижая передачу, он ругался, направляя массивную цистерну к остановке с хрустом на берме ярдах в ста от ближайшего съезда: «ТОПЛИВО ЕДА СТРАНА КЕРАМИКИ И ПТИЧНИК». Стопщик, кому очевидно нездоровилось, согнулся в поясе, возился где-то у себя в ногах.

— Эй! — предупредил водила, дотянувшись до руки другого. — Только не в кабине, блядь. — Он увидел руку, на конце руки — нож, разоблаченное лицо стопщика, свои собственные запинающиеся кисти, сверкнувшее лезвие, а затем — мрачное безмолвное развертывание последнего любопытства.