С высоты птичьего полета

Нам бы такую жизнь. Мы им завидуем. Например, я отвечаю за технические эксперименты, конкретно за три из четырех, причем один из них большой, как «Маяк», и с выходом в открытый космос. И буксовать нам невозможно, даже обсуждение идет этапами. Сначала общее, прикидочное, своего рода попытка коснуться всего разом и только потом поочередно пройти все стадии проработки. И страстей мы не можем себе позволить. Они лишние и стали бы только тормозить. Поэтому возможен единственный стиль – взаимоуступчивый с настойчивой центровой линией, с желанием всё охватить, пройти по возможности больший круг проблем, оставляя в тылу забот то, к чему вернёмся потом.

Я завидую медикам, хотя и понимаю, что мое представление – «со стороны». Так ведь смотришь со стороны на чужую партию в шахматы, стоишь себе и подсказываешь, но стоит сесть за игру, как ты оказываешься в кругу других страстей и возможностей и принимаешь решения, критикуемые со стороны.

По техническим экспериментам на этот раз основными мсье Мамод и Обри, которому Амин Мамод передавал дела, да бородатый мсье Конде. Мсье Шапп представлял центральный парижский КНЕС, а в оперативном руководстве – мадам Тулуз и её помощники, «её правые руки» – Ален Лабарт и Дени Терион.

Перед началом совещания мадам Тулуз поздравили с рождением сына – пти Пьера – маленького Петра. Теперь мадам выглядела иначе: походкой, несколько угловатой манерой и сухопарой фигурой она напоминала амазонку, и ещё, если не лицом, то манерой и телом могла бы стать прототипом Жанны д'Арк.

Широкий овальный стол, за которым велись дебаты, теперь сплошь покрывали схемы и чертежи и прочие результаты проработок. Мамод и Обри по-прежнему тщательно фиксировали в тетрадях обсуждаемый вопрос, а потом отвечали на него. В «талмудах» записывался и ход обсуждения, и его конечные результаты, без помарок, каллиграфически, любо-дорого посмотреть.

А обсуждалось непростое. Предлагаемая конструкция не всегда выглядела эргономически совершенной, удобной для работы в космосе. Выносная французская конструкция, что должна была работать в открытом космосе, крепилась на поручни станции. По ним, выходя в открытый космос, перемещались космонавты. Из открытого люка сначала выносилась крепежная платформа и крепилась к поручням станции, а потом уже на ней закреплялась и основная конструкция.

Перед нами на чертежах предлагаемая крепежная платформа. Она не совсем удобна. Восемь ручек фиксации к поручням бросаются в глаза. Конечно, не хотелось бы губить чужие идеи; очень просто все критиковать. Нам французский подход не кажется лучшим, а эти ручки «ни в какие ворота не лезут». И все-таки нам не хотелось навязывать только своё.

Восемь ручек – восемь возможностей зацепиться при выходе, намотать кабели, которые здесь в невесомости из неподвижных, послушных превращаются в своенравных упругих змей (каждый со своим норовом) и пытаются опутать, зацепиться за конструкцию, связать тебя, превратить космонавта в открытом космосе в спелёнатую фигуру, как в известной скульптурной группе изображается Лаокоон.

Обсуждать приходится каждое движение, какую-нибудь контрящую шпильку, закрепляемую на ворсовке и ленте, все имеет свои номера, и нужно представить себе космонавта, как он все это выполняет и, тратя массу движений, ругает конструктора. А времени у нас мало; эта встреча – всего-то навсего три рабочих дня с перерывами на обед и чай.

Чертежи еще не детализированы и допускают разное толкование. И сама необходимость перевода, когда троим нужно понять – тебе, ему и переводчику, тормозит согласование. Пока ещё ты в глухом лесу несогласованного начинаешь прорубать основные просеки, а убирать сучья и щепки, да и стволы отдельных вопросов придётся потом. Вперед, вперед. Са ва? Са ва. Дакор.

Сроки поджимают, и, скрепя сердце, памятуя слова С.П. Королева, что лучшее – враг хорошего, идём на компромисс.

Когда страсти накалялись, многое зависело от перевода. Переводчики имели каждый свой стиль. Мари-Жан и наша Таисия Табакова переводили, казалось, не задумываясь. Виктор Николаев пытался порой подыскать более точный технический эквивалент. В этом сказывалось желание инженера сначала понять. Что же лучше? Не знаю. В бойком разговоре стремительная Мари-Жан не всегда находила те русские слова, заменяя их иными, но мы её понимали. Зная отлично французский, в том числе и технический, она легко доносила смысл до наших коллег.

Объявлялся чай, и желающие шли в особую комнату, где стоял самовар и хлопотали радушные хозяйки, играла музыка. В комнате было прохладней, но атмосферу здесь определяли продолжавшиеся жаркие споры и присутствовала шутка. Амин Мамод пытался изобразить заботы космонавта, одной рукой тянущегося к конструкции, а другой и ногой… Словом, выходило смешно.