Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

Наше последующее общение лишь углубляло сначала невидимую, а затем все более явную связь с женщинами-истеричками, тем более что, как в случае с его матерью, так и в случае со мной речь шла о его неизменном желании, чтобы мы стали здоровыми.

В детстве Юнг лишь желал выздоровления матери. Теперь, будучи врачом, он стремится все сделать для того, чтобы выздоровела я. И если раньше он не мог проявить надлежащую заботу о своей матери, то сейчас переносит всю свою окрашенную в дружеские тона и эротические обертоны любовь на меня.

Если это действительно так, то с чем мы имеем дело?

Получается, что как с моей, так и с его стороны имеет место инцестуозность.

Моя любовь к нему сопровождается глубокими переживаниями, вобравшими в себя чувственное влечение, маскирующееся под стремление к дружеским отношениям, и постоянные терзания от бессознательной вины за запретный инцест, осуществляемый в фантазиях и грезах.

В свою очередь, его любовь ко мне как к женщине, заменяющей истерическую мать, пронизана амбивалентными чувствами эротического желания и невозможности его реализации в силу установленных культурой запретов.

Теперь становятся более понятными те сомнения, переживания и загоняющие в болезнь подавленные желания, которые оказались обоюдоострыми как для меня, молодой девушки, не искушенной в любовных играх, так и для него, женатого мужчины, познавшего глубины сексуальной страсти.

Можно сказать, что он полюбил истеричку, а я полюбила психопата с неровным динамическим характером и вместе с тем со значительной чувствительностью и потребностью не только страдать, но и сострадать.

Самое интересное состоит в том, что, в отличие от того времени, когда Юнг лечил меня от невроза с истерическими симптомами, как написал Блейлер, или от истерии, согласно диагнозу моего лечащего врача, теперь я стала вроде бы вполне здоровой. Во всяком случае, Юнг уже не считал меня больной. А вот сам он заболел. Полюбил меня и заболел, как это обычно бывает с безнадежно влюбленными людьми.

Кажется, в первых числах декабря 1908 года в очередном письме ко мне Юнг сам был вынужден признаться в своей болезни:

«Я очень сожалею о своей слабости и браню ожидающую меня судьбу… Простите ли вы меня когда-нибудь за то, что я тот, кто я есть? Что этим я обижаю вас и забываю свой долг врача в отношении вас?.. Мне не повезло в том, что я не могу жить без радостного присутствия бурной переменчивой любви в моей жизни. После недавней сцены я полностью утратил чувство безопасности в отношении вас. Мне нужны определенные соглашения, чтобы мне не приходилось беспокоиться о ваших намерениях. Иначе пострадает моя работа, а это кажется мне более важным, чем сиюминутные проблемы и страдания настоящего. Верните мне сейчас ту любовь, терпение и отсутствие эгоизма, которые я мог вам давать во время вашей болезни. Сейчас я сам болен».

Юнг заболел любовью. И причиной тому я.

Но чего он хочет от себя, а главное, от меня?

Его отчаянная борьба со своими собственными чувствами оказалась проигранной, иначе бы он не писал о том, что забывает свой долг врача. Ведь если раньше Юнг держал по отношению ко мне дистанцию, то с недавних пор, поддавшись моему поэтическому настроению, он замирает с бьющимся сердцем, готовый вот-вот обрушить на меня всю свою пока еще сдерживаемую страсть.

Как он печется о своей репутации!

Может быть, он боится того, что я потребую его развода с женой? Хочет, чтобы я не претендовала на законные отношения, а стала его любовницей?

Ведь он недвусмысленно написал, что работа для него важнее, чем сиюминутные проблемы и страдания настоящего.

А как же насчет моей репутации?

О Боже! Для него наша взаимная любовь всего лишь «сиюминутные проблемы». Он не хочет для себя никаких осложнений, хотя постоянно говорит о том, что печется прежде всего о моей судьбе. Беспокоится о моей судьбе, но ни слова не говорит о том, что возможная сексуальная связь с женатым мужчиной подорвет мою репутацию.

Кроме того, он хочет, чтобы именно я нашла выход из того тупика, в который мы оба попали. Я не должна делать ничего такого, что вызывало бы у него беспокойство. Словом, он пытается положиться на меня как на рассудительную женщину, способную сдерживать не только свои, но и его страстные порывы. Более того, он стремится переложить всю ответственность на меня, как будто сам не приложил руку к тому, что случилось с нами.

Судя по всему, он находится на грани срыва. Именно поэтому он требует от меня определенного соглашения, застраховывающего его от моих, как ему представляется, эгоистических намерений.

Он, несомненно, болен, и я должна помочь ему выздороветь. По его мнению, я загнала его в болезнь и я же должна вылечить его, точно так же, как в Бургхольцли он вылечил меня.

Но лечение в Бургхольцли оказалось лишь предпосылкой к развитию того безумия, которое обрушилось на меня в виде любви к Юнгу. И если я, истеричка, оказалась способной влюбить в себя женатого мужчину, то он, здоровый врач и примерный семьянин, превратился в психопата, больного, требующего от меня помощи.