Сабля атамана

КИМ ВАСИН Сабля атамана РАССКАЗЫ

О СЕБЕ

Когда меня спрашивают, почему в моем творчестве такое большое место занимают произведения на историко-революционную и краеведческую тематику, я отвечаю: «Да потому, что я люблю родной край, потому что славен он делами и подвигами своих сынов и дочерей, потому что нам, марийцам, есть чем гордиться, вспоминая прошлое и рассказывая о настоящем».

Родился я 14 марта 1924 года в деревне, расположенной в северной части Марийской АССР, невдалеке от большого села Сернур. В этом селе в детстве жил известный советский поэт Николай Заболоцкий. «Удивительные были места в этом Сернуре и его окрестностях! — пишет он в автобиографии. — Мои первые неизгладимые впечатления природы связаны с этими местами… Чудесная природа Сернура никогда не умирала в моей душе и отобразилась во многих моих стихотворениях». Сказанное русским поэтом-земляком целиком могу повторить и я. Картины природы сернурской стороны — тихие, светлые речки, бесшумно текущие мимо густых зеленых рощ, деревни, виднеющиеся среди березняков, узкие проселочные дороги, бегущие по полям ржи из одной деревни в другую до самого Сернура, — навеки запечатлелись в моей памяти. И когда теперь сажусь за письменный стол, когда начинаю писать, то словно наяву вижу перед собой сернурские поля, частые лесочки, слышу песни, которые пели на праздниках сернурские марийцы…

Деревня, где я родился, называется Шоркенер, в переводе на русский язык «Овечий источник».

По рассказам стариков, когда-то деревня стояла на возвышенности, за рекой. Но пришла в наши края страшная болезнь — то ли чума, то ли холера — и большинство жителей вымерло. Оставшиеся в живых переселились к реке, и покинутые разрушающиеся избы долго пугали прохожих своим зловещим видом.

Но и на новом месте шоркенерцы, как и прежде, жили в страшной нужде. Ютились в курных избушках, сохами ковыряли тощую землю. Плохо обработанная, бедная земля давала скудный урожай, с середины зимы бедняки начинали есть кору и мякину.

Редко звучало в деревне веселое слово. И даже тогдашнее марийское приветствие было печально:

— Илет? Жив еще?

— Иле-ем… Живу…

Замученные голодом и нищетой, шоркенерские крестьяне нередко не могли в срок уплатить подати. Царское правительство в таких случаях присылало в деревни солдат, и те собирали подати силой.

Весной 1899 года в Уржумский уезд, куда входила наша деревня, была направлена карательная экспедиция под командованием вятского вице-губернатора Ратькова-Рожнова. Каратели бесчинствовали, грабили народ, секли непокорных. Тогда до полусмерти засекли Тараса, брата моего деда.

Тарас был бобылем, не имел земельного надела и за ним не числилось недоимки, но во время сбора налога он сказал что-то против начальства и был жестоко наказан. (Он послужил прототипом деда Игнатия в рассказе «Слово поэта».)

Вместе с полицейскими в марийские деревни приходили попы-миссионеры, стремившиеся обратить язычников-марийцев в христианство. А. И. Герцен в книге «Былое и думы» описывает, как некий священник Курбановский при помощи команды вооруженных солдат насильно окрестил марийцев нескольких деревень Сернурской волости. В числе их была и наша деревня.

Тогда был окрещен мой прадед Ба́са, мариец из рода Эшты́мов. При крещении поп дал ему христианское имя Иван, а языческое имя, происходящее от тюркского слова «бас» — «голова», стало его фамилией. Но чиновники, не разбиравшиеся в значении языческих имен, сочли, что «Баса» происходит от русского имени Вася, и в официальных документах записали его Васиным.

Отцу моему — Кириллу Васину с малых лет пришлось испытать немало жизненных невзгод. Семи лет он остался сиротой. Отец с детства тянулся к знаниям, но вместо школы очутился мальчиком на побегушках в сушечной купца Соломина в селе Кукарке, потом батрачил в родной деревне. А когда началась гражданская война, семнадцатилетним пареньком вступил в партию, ушел в ряды Красной Армии, отважно сражался с бело-бандитами и дезертирами, командовал продотрядом, был ротным политруком, чекистом.

Еще задолго до моего рождения, в суровом и голодном двадцать первом году, вернувшись домой из армии, отец первым делом расщепал на лучину иконы и передний угол украсил творением заезжего художника — портретом, изображавшим гоголевского Тараса Бульбу. Односельчане, заходя в наш дом, долго дивились на лихого запорожского казака, державшего в одной руке кремневое ружье, а в другой знаменитую люльку и голубой кисет. Бывало и так: мужики принимали Тараса Бульбу за икону — крестились на него, отвешивали поклоны.

Расправившись с христианским богом, отец вместе с друзьями вышел рубить марийскую священную рощу, веками служившую местом языческих молений. Людей, осмелившихся рушить Старое, сельские кулаки и их подголоски называли антихристами, смутьянами, угрожали расправой.

Отец вскоре стал избачом и организатором артели взаимной помощи в деревне. Слова «кооперация», «Крестьянская газета», «партячейка» звучали у нас дома привычно, по-родному.

Мне помнится один день зимой 1929 года.

На улице бушевал буран.