Сабля атамана

Аштывай на белом коне промчался по улицам к дому Волотки.

Ворота Волоткиного дома были распахнуты настежь, а в доме уже хозяйничали посадские.

— Аштывай-родо! — бросился к нему человек в черном кафтане.

— Здравствуй, Илья-друг!

— Вот хотели твоего врага Волотку в его доме захватить, да он, проклятый, успел-таки сбежать. А сын твой здесь. Эй, Поранда, встречай отца!

Облилось кровью сердце Аштывая, как увидел он босоногого, исхудавшего парнишку в рваном кафтанишке.

— Эх, а еще говорил, заместо сына воспитаю!

Не сыном взял Волотка к себе в дом Порандая, а даровым безответным работником.

Обнял Аштывай сына, обронил невольную слезу…

А Илья Долгополов из-за пазухи вытащил золотую чашу:

— А вот твоя чаша. У Волотки в доме была.

Взял атаман чашу и сказал:

— Была дарована эта чаша на дружбу горного берега с русским народом, тем и дорога она.

* * *

Но недолго пировал храбрый разинский атаман Аштывай: пал он в бою с царским войском под Козьмодемьянском. На плахе в Москве сложил буйную голову Степан Разин, в Тотьме казнили Илью Долгополова, но память о них жива и поныне.

Монастырь, что стоял на месте илема Аштывая, в царских бумагах и указах именовали Спасо-Юнгинским, а в народе его всегда называли Аштывайныр, что значит «поле Аштывая».

И сабля — дар Степана Разина — тоже не пропала. Как погиб Аштывай, взял ее сын отважного атамана Порандай. Сражался он в последних разинских отрядах, а когда и они были разбиты, исчез. Искали его по всему горному берегу царские соглядатаи, чтобы казнить, да не нашли. Ни его, ни сабли.

Потом видали эту саблю в пугачевские времена…

А в одной избе в марийской деревушке на берегу Волги висит на стене старая фотография. На ней снят молодой красноармеец в прожженной походной шинели, в краснозвездном шлеме-буденовке, и в руке у него старинная, сверкающая серебряной чеканкой сабля.

Эту саблю нельзя не узнать — другой такой нет в целом мире.

♦

ДЖИГИТ С БЕРЕГОВ ТАНЫПА [7]

Отряд пугачевского полковника Изиба́я Ямба́ева на рассвете выступил из деревни.

С копьями и кольями, с тугими луками и старыми дедовскими саблями, подымая дорожную пыль, ехали всадники на косматых башкирских лошадках, шагали пешие. Далеко разносилась боевая песня. Джигиты пели о родной и любимой земле, о серебряных водах реки Белой…

Вся деревня провожала повстанцев. Печальные женщины в белых кафтанах долго стояли за околицей у ослепительно белых берез и всё глядели из-под ладоней в пыльную даль, туда, где за голубыми холмами скрылись их мужья, сыновья и братья.

…Вечером отряд вернулся в деревню без песен. Ряды его заметно поредели.

На Уфимском тракте пугачевцы встретились с войсками царицы. Отважно бились повстанцы. Но разве могли они осилить вооруженных ружьями и пушками солдат?!

В бою пали самые храбрые, и тогда Изибай приказал отступать.

Отступали, преследуемые эскадроном драгун. Убитые и раненые остались на поле боя. Лишь тело Аргембла́та, друга и помощника Изибая, привезли в деревню.

В молчании прошли повстанцы мимо кудрявого березняка и остановились за деревней, у одинокого раскидистого дуба, выросшего на склоне крутого холма.

Копьями и саблями вырыли под дубом яму. Тело Аргемблата обернули белой берестой и опустили в яму.

Над открытой могилой встал Изибай Ямбаев. Его суровое, изрытое оспинами лицо было печально.

— Пусть земля, в которой ты лежишь, будет тебе мягка, — сказал он. — А мы тебя никогда не забудем.

Изибай замолчал. Все запели похоронную песню. Тоской и горем звучал ее напев в вечерней тиши.

В песне пелось о том, как лихой богатырь оседлал медногривого коня, взял в руку саблю, подобную молнии, и поскакал в бой за народное счастье. В сражениях сиял он среди богатырей, как светлый месяц среди ясных звезд. Но вот закрыла светлый месяц мрачная туча — взяла богатыря черная смерть…

А вокруг могильного холма цвела земля и кипела жизнь.

«Нет, не умер лихой джигит — жив он в славных делах! Вовек не заржавеет его сабля, сверкая над врагом!» — шелестят над холмом листья дуба.

И те же слова слышны в шорохе буйных цветов и трав, колышущихся под ветром. И закатное солнце, что завтра снова поднимется над землей, как будто тоже говорит об этом.

— А теперь подумаем о себе, — сказал Изибай, когда засыпали могилу. — Как нам жить дальше, как бороться. Против нас идет великая сила врагов, а нас можно перечесть по пальцам. Надо собирать новое войско. Надо послать верных людей, чтобы они кликнули народ по деревням и аулам. А всем остальным скрыться в лесу и ждать до поры…

Молча слушали джигиты своего полковника: правильно решил Изибай и все были с ним согласны.

— Ты, Ялки́й, — продолжал Изибай, — поскачешь в башкирские степи, а на пути заедешь к берегам Таныпа. Там стоит илем, в котором жил Аргемблат. Найдешь его родных и скажешь: «Ничто не вечно на свете: в осенний день улетает на юг птица, время крушит сталь клинка. Настал час и Аргемблата: погиб богатырь, пал в бою с саблей в руке…» Скажешь и как можешь утешишь. А если есть в его доме способные носить оружие, пусть идут к нам мстить врагам за кровь Аргемблата.