Сабля Волынского

Он заметил, что Дмитрия Волынца, также именуемого Боброком, отчество было Михайлович, а не Иванович, что видно и из родословной Волынских.

– Знаю, – легко согласился Волынский на этот первый выпад. – Должно быть, иезувит здесь смешивает его с Димитрием Московским.

– Возможно, – отвечал Татищев и продолжал, закусывая свои научные удила. – Но как объяснить появление какого-то князя Андрея Московского, родного брата донского героя? Согласно летописям, у Дмитрия Ивановича был двоюродный брат именем Владимир Андреевич, прозванный Храбрым, и он, действительно, сражался в той битве, но ушел с Куликова поля живой и здоровый.

– Был еще литовский князь, сын Ольгерда того же имени, – вступился за патрона Еропкин, не совсем кстати.

Татищев поморщился.

– Мне сумнительно, что Дмитрий Донской был на то время толико дряхлым, чтобы не быть детородным. Напротив, он был моложе нас с вами. Мне также не известно об его повторном браке и рождении какого-то князя Красного. Какой-такой Красной? Красным как раз называли отца, а не сына Димитрия.

– Красной сиречь красивый, а имя могло быть какое угодно, хоть Василий, – снова вступился Еропкин.

Остальные вообще не участвовали в дискуссии, не понимая даже, о чем речь.

– Ну, пущай Красной, – устало махнул рукой великий историограф. – По крайней мере, сей труд отвечает на вопрос об исчезновении у Волынских княжеского титула.

– И об их родстве с государями российскими, – значительно напомнил Волынский.

Но все это была присказка. А plat du jour1 было нечто, наглядно подтверждающее истинность всего сегодня сказанного, даже при некоторых критических поправках.

По сигналу Волынского лакей торжественно внес на подносе узкий бархатный футляр с серебряной оковкой, в каких хранят драгоценное парадное оружие. Вытерев руки салфеткой, Волынский раскрыл футляр и извлек из него тот самый предмет, который Родионов уже видел сегодня в оружейной комнате: обломанную ржавую саблю без рукояти, якобы обладающую какой-то исключительной ценностью. Обернув саблю платком, Волынский вынес ее в центр зала, где сидели Еропкин, Татищев и еще несколько сведущих гостей.

– Сабля сия доставлена мне нынче в ночь – вот этим молодцом, – объявил Волынский, нашел взглядом Родионова и милостиво кивнул ему.

Все гости с любопытством обернулись в сторону никому не известного офицерика, и Родоинов весь вспыхнул от этого неожиданного триумфа.

– Она была найдена на том самом месте, где русские полки и гусарский корпус дедушки Димитрия сошлись с ордой Мамаевой насмерть, как сказано в вышереченной повести.

Один из воинов, сражаясь, выронил ее из слабеющей руки во время сечи, и, как знать, не был ли это сам мой славный предок Димитрий Волынский?

– Сие неможно ни положительно аффирмовать, ни отвергнуть, – никакой надписи на клинке нет, – заметил, рассматривая реликвию, Татищев.

– Следственно – это возможно, – добавил Еропкин, заглядывая через плечо историка.

– А посему для сведения и в память моим потомкам о значении нашего славного рода я намереваюсь нанести с одной стороны клинка надпись такового содержания …

Волынский достал из кармана лист бумаги и прочитал:

– От сотворения мира в таком-то году (это еще надо уточнить), а от Рождества Христова в таком-то великий князь Московский Дмитрий Иоаннович по прозванию Донской победил со многочисленным воинством крымского хана Мамая. А при том с помощными войсками великому князю Московскому был князь Дмитрий Михайлович (все-таки – Михайлович) Волынской, за которого после победы выдал сестру свою благоверную великую княжну Анну, от которых… фамилия Волынских начало свое восприяла. А в таком-то году оная полоса сыскана на Куликовом поле, где та баталия была.

Что скажете, господа ученые мужи?

– Разве то, что Крымского ханства тогда не существовало, – отвечал Татищев.

– Да вот еще то, что вышло длинновато для гравировки, – заметил Еропкин. – Здесь на целую книжную страницу, а надо бы на три или четыре раза покраче.

– И то правда. Вот ты, господин гоф-бау-интендант, и составь мне таковую надпись, вдвое короче, но в той же силе.

Драгоценная реликвия вернулась в футляр. Вечер продолжался музыкой, играми и танцами. Глубоко за полночь, собираясь домой в числе последних гостей, Родионов услышал, как Волынский, провожая какого-то морского офицера, сказал ему вполголоса, заговорщицки:

– Приходите завтра в ночь, будут не те разговоры.

А затем, подойдя еще к какому-то важному господину, повторил:

– Завтра в полночь, займемся важным делом.