SACRE BLEU. Комедия д’искусства

От удара метеорита в земле образовалась щель. В поисках провизии Два Хрюка залез туда и обнаружил, что щель эта уходит в глубь земли; он пополз дальше и оказался в довольно большой пещере, притом — относительно сухой. Если у Двух Хрюков будет достаточно еды и дров снаружи, предоставленных небесным бздямом, ему удастся в пещере устроить себе стоянку, где можно все время поддерживать огонь — только выползать наружу и собирать дрова. Вскоре он уже украшал стены пещеры портретами духов зверей, рисовал историю огня, упавшего с небес, который эти звериные духи наслали в отместку за мать и в поддержку ему лично. Когда же настал черед рисовать сам небесный огонь, он размолол в пыль синий камень и написал в нее, чтобы получилась паста. Ею и белым он нарисовал на стенах этот огонь — огромный, чтобы показать всю его мощь. Рисовал, пока не закончилась синь, а потом уснул под защитой этого небесного огня, а тот светился на стене над ним, пульсировал своим внутренним светом.

На третью ночь картина стала тускнеть, а Два Хрюка пел и танцевал, стараясь вызвать у себя видение во тьме, но ничего не получалось. Картина пульсировала и таяла.

А потом пришла она.

Он ее знал как Две Ладони Чашкой и Уй-Блин, но теперь она стала другой. Она вползла через узкий вход в пещеру и выпрямилась во весь рост. Она его не боялась. Ей не было противно. Она смотрела на него, и глаза ее искрились — такое он видел только у звезд в небе зимней ночью. Она стряхнула с себя шкуры, в которые была одета, и голая встала у костра, а он смотрел, как всю кожу ей припорашивает яркой синей пылью. Потом глаза ее закатились, она упала на пол и забилась в конвульсиях.

Два Хрюка подковылял к ней и попробовал удержать — он боялся, что на камнях она может себе что-нибудь повредить, — но руки у него тоже посинели от порошка, и хотя он продолжал вытирать их о шкуры на себе, о стены пещеры, цвет по-прежнему выступал у него на коже.

Вскоре она успокоилась, уснула. Два Хрюка дотронулся до нее, она не возмутилась, хоть он этого и опасался, и он потрогал ее еще. Он трогал ее, пока не выбился из сил и сам весь не посинел от небесной пыли. А когда наконец скатился с нее и посмотрел на стену, небесного огня на ней уже не было. Он услышал шорох рядом: Две Ладони лежала на боку и смотрела на него. Только глаза и губы у нее были чисты от синей пыли. Она слизнула синь с уголков рта и даже язык у нее посинел.

— Ну, это должно быть весело, — произнесла девушка на языке их Народца — бедном своим вокабуляром, но богатом жестами: сказанное сопровождалось закатыванием глаз, радостным взвизгом, энергичным вращением таза и пальцем, простертым в будущее.

Проведя еще два дня в пещере, они вместе вернулись к Народцу на стоянку. Два Хрюка нес с собой новообретенную синюю краску — показать им, предложить им это подношение, чтобы они снова его приняли, сделали его своим шаманом. У входа в пещеру, где женщины соскабливали жесткие шкуры с яков, мужчина, забравший Две Ладони себе в пару, пробил маленькому шаману череп камнем и скинул его тело с обрыва. Глядя на убийство, девушка лишь качала головой — их язык не развился до той степени, что можно было бы сказать: «Ничего себе, это ты очень плохо придумал». Когда все уснули, она украдкой выбралась из пещеры и нашла его искореженный труп среди скал.

А на заре, когда Два Хрюка вернулся к пещере Народа, с ним пришла и здоровенная медведица, чья шерсть была вся запорошена синью. Она и разорвала по одному все племя. Людей выдергивали из глубокого сна вопли раздираемых. Из пещеры они выбраться не могли — Два Хрюка разложил на выходе огромный костер.

Он вселился в опустевшую пещеру, а трупы медведица уволокла на поживу лесным трупоедам. Два Хрюка же тем временем рисовал синим свои картинки — поверх тех священных, что во время оно делали его мать и те, что были до нее.

Когда медведица, наконец, ушла, а девушка по имени Две Ладони Чашкой вернулась, они сделали вместе еще краски: на сей раз, после страданий Народца, девушка стряхнула с себя большую кучу пыли. Жертва была хороша.

Прошло время, и Две Ладони Чашкой заболела и умерла, а когда Два Хрюка пошел дальше, за ним следовала тигрица. Кончик хвоста у нее был ультрамариновый. Она пришла с изломанным человечком к другой стоянке людей, и они проявили к нему больше уважения: он принес их шаману-художнику яркую синюю краску. Они его кормили и заботились о нем, даже выделили ему собственный угол их пещеры, где он мог спать со своей тигрицей. Их шаман даже рисовал на стенах пещеры портреты человечка и его тигрицы, но ни один рисунок почему-то не сохранился в веках.

* * *

— Он жив, — сказала Кармен. Она выронила веер и посмотрела на художника в упор. Позировала она в японском кимоно — узор из ярко-синих хризантем по белому шелку, а пылающе-рыжие волосы подобраны наверх и заколоты черными лакированными палочками для еды. Анри нравился такой замысел: ее робость совокупно с японским мотивом.

— Кто жив? — спросил Тулуз-Лотрек, откладывая кисть.