SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства

Да, легко-то легко, но ей к Тулуз-Лотреку возвращаться не хотелось, как бы он ни был талантлив. И художников из парка ей не хотелось, и того десятка живописцев, что костяшками домино выстроились со своими этюдниками по обеим сторонам Пон-Нёф. Она хотела Люсьена. Она скучала по Люсьену. Она спала с рубашкой, которую у него стащила, зарывалась в нее лицом и дышала этим уникальным ароматом — дрожжи-с-мужчиной-на-льняном-масле. Вот в чем вся загвоздка.

— Квартира дрянная, — сказала она.

— Хорошая, — ответил Красовщик. — Две спальни и ванная. Тебе надо помыться. Этьенн эту голой еще не видел. Ему понравится.

— Тут слишком много, блядь, соборов. Куда ни повернусь, горгульи цапают меня за жопу.

Рю де Труа-Порт и впрямь пролегала где-то между тремя крупными церквями. В сотне метров к юго-востоку или около того стояла церковь Сен-Николя-дю-Шардоннэ (святого покровителя вина в коробках); к западу располагалась церковь Сен-Северин; а в сотне метров к северу верхом на Иль-де-ла-Ситэ прямо посреди Сены, как мостик колоссального боевого корабля, плыл собор Нотр-Дам. И это даже не считая Сент-Шапели, что еще в паре кварталов от собора Парижской Богоматери, — шкатулки для драгоценностей из цветного витражного стекла, которую Блё собою вдохновила. И хотя в случае с Сент-Шапелью они этого избегли — вероятно, потому, что Красовщик в то время имел уличную репутацию полоумного звонаря Нотр-Дама, — в соборах она больше всего терпеть не могла сожжений. И окон. И быть Богоматерью. Но главным образом — костров.

Шартр, Франция, 1174 г.

Светало. Шпили собора чернели, протыкая собой рассвет, и отбрасывали на весь городок длинные ножи теней.

Красовщик подвел девушку к широкой спокойной заводи на реке Эр, где над водной гладью нависал грубо сработанный кран из длинных деревянных шестов. Концом своим его стрела опускалась в воду — словно птица пила. Девушка была тощей и лишь ненамного выше его ростом, а на лицо ей свешивались грязные и спутанные рыжеватые волосы. Ей могло быть и тринадцать лет, и двадцать — трудно сказать, ибо лицо у нее было чистым — и даже не загрунтованным — холстом дурочки. На нем не было написано ни малейшего интереса к тому, что творится вокруг. Зеленые глаза и тонкая пленка слюны на нижней губе — вот и все, что отражало в ней свет. Остальное тускнело под патиной грязи и глупости.

Накануне утром он нашел ее на корточках под коровой — прямо из вымени она выдаивала себе в рот тонкую струйку молока. Рядом стояла деревянная бадейка для утренней дойки, но девушка до нее не добралась — Красовщик отвлек ее от этого занятия ярким красным яблоком и блестящей серебряной монеткой, болтавшейся на шнурке.

— Пойдем со мной, ну? Пойдем.

Он спиной прошел через весь городок, маня ее за собой в конюшню, которую снял для себя, а там дал ей яблоко, напоил пивом и вином, сдобренным наркотическим грибом, от чего она проспала, пока он ее утром не разбудил. И, пообещав еще одно яблоко, не выманил на берег реки.

— Сними вот это. Сними, — сказал Красовщик, жестом показывая, как стащить через голову платье.

Девушка повторила жест, но не уловила, что платье нужно действительно снять — эту засаленную и закопченную дерюгу, что расползалась по всем швам.

Красовщик отвел в сторону одну руку с яблоком, а другой подергал за веревку, что перехватывала ее одеяние в талии.

— Снимай. Долой. Яблоко.

Девушка хихикнула от прикосновения, но все внимание, что у нее было, сосредоточилось только на яблоке.

Свободной рукой Красовщик распустил на ней веревку и стал поочередно щекотать ее и задирать платье до плеч, стараясь не подпустить ее к яблоку. Девушка вертелась и хихикала, руки постепенно высвобождались от рукавов. Наконец Красовщик сунул яблоко ей в рот, а сам обеими руками сдернул платье у нее с головы — она же, казалось, облепила это яблоко всем своим существом. И осталась стоять в грязи совершенно голая. Лишь на шее висела серебряная монетка.

Грызя яблоко, она смеялась — да так шумно, что Красовщик испугался, не подавится ли, не успеет он довести свое дело конца.

— Яблоки, значит, любишь, а? — спросил он. — У меня для тебя еще есть, на потом.

Он скинул с плеч кожаный ранец и вытащил из него то, что ему понадобится. Синь была в глиняном сосуде не больше его кулака — еще как сухой порошок, в таком виде она и нужна стеклоделам. Поскольку ей не нужно было сохнуть — да и надолго ее не хватит, — для того, что ему предстояло, он разведет ее оливковым маслом. Его он и налил из пузырька в плоскую деревянную чашку и добавил Священной Сини.

Красовщик размешивал ее палочкой, пока в чашке не получилась однородная блестящая паста, а потом, отвлекая девушку еще одним яблоком и еще одной серебряной монетой, намазал синевой все ее тело. Девушка ежилась, хихикала и хрустела яблоком.

— Она очень разозлится, когда тебя увидит, — сказал Красовщик, отступив на шаг и озирая свою работу. — Очень. Мне кажется.