Сад

Сын Анатолий оставил университет, книгу сменил на винтовку и пошёл защищать большой сад — Родину, как в девятнадцатом году товарищ Анатолий защитил и спас маленький садик. Сын погиб в схватке, но его однополчане двинулись дальше, прошли по дымящемуся в развалинах Берлину и водрузили красное знамя под рейхстагом; освободили Европу и вернули немцам святое право называться людьми.

…Трофим Тимофеевич встал, закинул рюкзак за плечи и, слегка ссутулившись, пошёл по улице, которая вела в степь — туда, где в 1943 году гвардейцы выдержали натиск гитлеровской армии, а затем опрокинули и смяли её.

3

Старик свернул с тракта. Непроезжая дорога становилась едва заметной. Кончились полосы, где этим летом росла пшеница, дальше сухие, некошеные травы. Кое-где всё ещё виднелись продырявленные снарядами, задымленные чужие танки. Трактористы не успели запахать боевой рубеж. Дорогин шагал возле бруствера, ясно представляя себе, как, опираясь локтями об эту землю, солдаты стреляли из винтовок по врагу. Может быть, отсюда вёл огонь Анатолий?..

Через некоторое время Трофим Тимофеевич услышал позади себя стук телеги. Посторонился. Ехала девушка в белом платке.

Глянув на прохожего, она остановила коня:

— Садитесь.

Дорогин обошёл телегу и сел рядом с девушкой. Это была учётчица полевой бригады Нюра Нартова.

Она не ошиблась в своей догадке — старик прибыл издалека. О цели приезда умалчивал, интересовался урожаем, оплатой трудодня. При въезде в деревню, как бы собравшись с душевными силами, спросил, где у них кладбище. Девушка охнула.

— Я так и знала. Сердце чуяло: кто-нибудь приедет на могилу. А у нас… Идите вон туда… — Махнула в сторону нового скотного двора и опять охнула. — Стыдно перед памятью…

Неподалёку от двора виднелась разломанная оградка. Трофим Тимофеевич медленно шёл к ней, опустив голову.

— А ночевать приходите к нам, — окликнула девушка. — Вон под горкой белый дом. Ни к кому другому — к нам, — повторила она. — Будем ждать…

Трофим Тимофеевич и не мог пойти ни к кому другому. Нюра познакомила его с матерью — Авдотьей Маркеловной, у которой было тёмное, скорбное лицо. Дальнего путника она приняла участливо, рассказала о братской могиле. Была там красная звезда и доска с именами погибших героев. Всё разломали быки. А виноват Колька Тряпичник. Председателем артели был. Заботился только об одном: как бы своей бабе притащить побольше тряпок. За то и прозвали Тряпичником. Он-то и выстроил двор возле самой братской могилы. Не могли отговорить… Теперь нет бандюги. Открылись его вражьи проделки: в войну фашистским разбойникам помогал.

Маркеловна овдовела в тридцатом году, осталась с малыми детьми, и заботы о семье рано состарили её. А в войну она потеряла единственного сына. Вспомнив о нём, утёрла глаза подолом белого ситцевого фартука:

— Были бы крылышки — слетала бы в Карпатские горы, поплакала бы на могилке…

— Слов нет, горе большое, Маркеловна, — вздохнул Трофим Тимофеевич. — В юности скончались наши сынки, но сердцем надо понять — не зря они жили на земле. Их жизнь — маленькие огоньки, а видны далеко-далеко, и народу от них — путь светлее. И счастья на земле прибавилось…

— Не успокоится сердце. Нет.

Нюра принесла чугун горячей картошки, помидоры, сметану; Трофиму Тимофеевичу сказала:

— Завтра мы обрядим могилу…

Сели за стол. Мать, то и дело прикладывая к глазам подол фартука, рассказывала:

— Много их, бедных, привозили с передовой. Всякие были: и русские, и татары, и мордва, и узбеки… у кого нет ноги, у кого — руки, а ваш, точно, в грудь был простреленный фашистской пулей. Позабыла всех, а вашего помню — молоденький, чернявый такой…

Трофим Тимофеевич знал, что Маркеловна рассказывает не о его сыне, но не перебивал, и она продолжала с. материнской горечью:

— Тяжело ему было, а не стонал, только всё доктора звал. Доктор подойдёт, Строганов по фамилии, тоже откуда-то из Сибири человек, а ваш сынок и заговорит: «Товарищ доктор, вылечите меня! Верните в строй!» Зубами скрипнет: «Хочу до берлоги добраться!..»

Вошла соседка, поклонилась дальнему человеку, а хозяйке сказала:

— Маркеловна, я муки принесла. Белой, пшеничной. Добавь в квашню.

После ужина Нюра зажгла фонарь и проводила постояльца в маленький уютный сарайчик, который она звала клуней, и показала кровать в углу. Трофим Тимофеевич долго не мог заснуть. Глубоко тронувшие душу события снова прошли перед ним, словно запечатлённые на снимках. Вот мимо дубовой рощи идут грузовики. В одном лежит Анатолий. Вся грудь в бинтах. Глаза устремлены в высокое небо, по которому плывут белые облака. За селом, откуда его везут, не утихает орудийный гром. Но раненый ничего не слышит. Он проводит кончиком языка по запёкшимся губам и глазами просит облака уронить хотя бы одну каплю… Вот у постели Анатолия девушка, медицинская сестра. Юная, заботливая. Под нажимом её карандаша тихо шуршит бумага. Раненый приоткрывает веки и спрашивает:

— Что написала, сестричка? Прочти… «Рана у меня тяжёлая…» Не надо этого. Поставь «не»… «не тяжелая…» Так лучше…