Сад

Когда Огнев вошёл в палату, Илья, чтобы не мешать разговору, удалился в коридор. У Трофима Тимофеевича ввалились щёки, заострился нос, кожа на лице была бледновоскового цвета, даже борода и волосы казались потускневшими, но глаза, хотя и были усталыми, обнадёживали пробудившейся теплотой. Обрадовавшись посетителю, старик пошевелил головой.

— Проходи, — пригласил его. — На меня не обижайся…

— Что ты, что ты! Какой разговор об этом…

— Оторвал я тебя от работы.

— Наоборот — я виноват перед тобой, что не приехал раньше.

— У тебя забот — выше головы. Садись… Поздороваться по-настоящему не могу: руки как крюки, — одеревенели.

Здороваясь, Огнев слегка тронул правую руку больного, для себя отметил — пальцы у него холодные, суставы походят на жёсткие узлы.

— И ноги у меня, Никита, сохнут, — продолжал рассказывать старик. — Начну вставать— боюсь, что не удержат, подломятся.

— У тебя душа здоровая — силы вернутся, — Огнев сел на стул, глядя в чистые и спокойные глаза Дорогина, добавил уверенно и горячо. — Ты крепкий человек: скоро поднимешься.

— Знаешь, смерти я не боюсь. Понимаю — она неизбежна, — заговорил Трофим Тимофеевич задушевно, как с самым близким человеком. — Но сейчас мне умирать нельзя, — не сделал всего, что задумал. Охота мне, Никита, вырастить такие яблони, чтобы они стояли красавицами — в полный рост. И чтобы яблоки ребятишкам понравились.

— Вырастишь.

— И ещё охота мне попробовать калачей из муки новых пшеничных гибридов.

— Попробуем вместе.

— Я слышал — ты уедешь в город учиться.

— После учёбы вернусь в свой колхоз. Мы ещё поработаем вместе! И своего добьёмся!

— Пустоцвет, однако, никому не нужен. Хоть маленький, да огурчик! — подхватил Трофим Тимофеевич, оживляясь всё больше и больше.

Он смотрел на Огнева и отмечал: усы выгорели на весеннем солнце, лицо задубело от тёплых ветров, на лбу, чуть пониже волос, околыш фуражки сохранил светлую полоску. Хорошо ему было в полях! А вот он, Дорогин, нынче, можно сказать, не видел весны. Впервые сад цветёт без него! Скорее бы вернуться.

— Подлечат тебя здесь, а потом поедешь на курорт, — сказал Огнев, чтобы ещё больше укрепить в нём надежду на выздоровление.

— А правление как посмотрит? Забалуев…

— Ну-у, он теперь везде хвалится тобой. Бросился, говорит, наш старик сад защищать, всё равно что на врага в атаку пошёл! Врукопашную! Вот, говорит, какая у нас гвардия в колхозе!

Трофим Тимофеевич стал расспрашивать о дочери: как она живёт? Как управляется с работой? Рассказывая о хозяйственных делах, Огнев по глазам старика понял, что он ждёт разговора о самом главном, о том решающем шаге в жизни, который Вера собиралась сделать. И Никита Родионович с душевной радостью подтвердил: да, Вера вступает в партию.

— Анатолий вступил перед боем… — вымолвил Трофим Тимофеевич. — Перед своим последним… Накануне того дня, когда наши сломали Курскую дугу…

— У Веры, сам знаешь, нынче горячее лето, — и сад, и конопля, и учёба… На днях она написала заявление…

— Хорошо! Ей пора. А мне, однако, поздно… Но ты, Никита, знай: я много лет думал о партии. Собирался вступать— брат помешал: «Связь с заграницей!» Горько и смешно. А в тридцать седьмом чуть во враги не записали. Один человек, ты подумай, шпионом меня обзывал. Ну, а я целый год в Гляден не показывался. Жил в саду, как крот в норе. Где-то умный человек, знать, замолвил доброе слово… А после того я счёл себя недостойным — мало сделал в жизни…

— Ты для людей добиваешься лучшего. Значит, ты давно — большевик.

— Беспартийный, — добавил Дорогин. — Это я уже слышал.

Припомнились слова Веры Фёдоровны: «Детей воспитаем хорошими… Они за нас сделают, что мы не смогли…» И Трофим Тимофеевич сказал:

— Сердце моё, Никита, спокойно: за детей ни перед кем не стыдно…

Почувствовав прилив сил, старик слегка приподнял руку и положил её, согретую душевным волнением, поверх руки Огнева.

— Спасибо тебе. Доброе слово греет.

Перед уходом Огнев достал из полевой сумки журнал и, развернув его, показал статью Сидора Желнина.

— Ну-ка, что там написал профессор? — заинтересовался Дорогин. — Мы сейчас устроим громкую читку! Сосед-то у меня — хороший грамотей. Читает, однако, лучше всех.

Глава двадцатая

1

Ранним утром, когда в низинах у реки ещё отдыхали туманы, а на снежных вершинах высоких гор только-только появлялись розоватые проблески разгоравшегося дня, Вера отправилась в поле. Скучая по своему звену, она каждую неделю урывала по нескольку часов, чтобы повидать подруг.

Конопля дружно цвела. Матерка раскудрявилась. Посконь раскинула над нею невзрачные соцветия.

Вера вырвала высокий стебель, провела ладонью по вершинке, присмотрелась. Пора помогать опылению. Дни стоят тихие, безветренные, если не помочь — урожай семян будет низким.

От стана полевой бригады шли подруги с длинными берёзовыми шестами в руках. Вера поспешила к ним.

— Во-время, девушки! Во-время!

Подруги, побросав шесты, сгрудились вокруг неё. Хорошо, что она вернулась! Теперь будут вместе проводить опыление. Но Вера огорчила их: ей придётся замещать отца в саду до самой зимы.