Сад Эпикура

Мис настиг крупноголового — предводителя нападающих. Тот обернулся и едва ли не ткнул в лицо Миса горящий факел. Мис чудом увернулся и ударил крупноголового лопатой. Удар получился недостаточно сильным для того, чтобы свалить противника. Тот ухватился за лопату и вырвал ее из рук Миса. Теперь у него в руках была лопата и факел, а Мис остался безоружным.

— Эй! — закричал крупноголовый. — Теперь я тебя поджарю! — и замахнулся лопатой, как мечом.

И лежать бы Мису с рассеченной головой, когда б не ветка маслины, за которую зацепил лопатой крупноголовый. В то же мгновение Мис прыгнул в сторону и вырвал с корнями молодую оливку, посаженную им года два тому назад. Ком влажной земли остался в ее корнях. Мис взмахнул ею по кругу над головой и метнул в крупноголового. Тот рухнул на землю, уронив факел. В тот же миг факел уже был в руках Миса. Он приблизил огонь к лицу бандита и сказал, с трудом переводя дыхание.

— Пошевелишься, вылью смолу на голову. Я видел, как ты поджигал мои деревья, — продолжал он, немного отдышавшись. — И горящая сторожка — твоих рук дело. Теперь же я подожгу тебя… — С этими словами Мис поднес факел к подолу хитона крупноголового, и несколько горящих капель смолы упали на него. Крупноголовый ловко перевернулся и сбил Миса с ног.

— Презренный раб! — заорал он, наваливаясь на Миса. — Теперь тебе конец…

И Мис понял, что это действительно так: бандит придавил его к земле с такой силой, что он не мог не только пошевелить рукой или ногой, не мог вздохнуть. А тут еще сильная и горячая рука крупноголового сжала ему горло. Но перед тем, как потерять сознание, Мис услышал крик и успел подумать о том, что это, возможно, подоспела помощь. И он не ошибся. Колот вместе с огородником Ликоном стащили крупноголового с Миса и связали его лыком, которое попалось Ликону под руки на винограднике.

— Пусть лежит здесь, — сказал о крупноголовом Колот. — Помоги Мису. Жив ли он?

Ликон приподнял Миса и потряс его за плечи.

— Живой! — радостно засмеялся Ликон, когда Мис открыл глаза. — Не время отдыхать, Мис, видишь, что творится…

Творилось ужасное: горели деревья — груши, оливки, орешник. Пылала сторожка со всем садовым инвентарем и виноградными корзинами. Горел дом у западной ограды, дом Гермарха, Колота и Леонтея…

Мис стал на четвереньки, потряс головой, потом, шатаясь, поднялся.

— Сам пойдешь? — спросил его Ликон.

— Дай мне что-нибудь, — попросил Мис.

Ликон поднял с земли и подал ему лопату.

Забыл ли об Эпикуре Метродор или не мог прийти, сражаясь с факельщиками, но только Эпикур все то время, пока продолжалась жестокая потасовка, лежал один под раскидистым орехом на взрыхленной садовником Мисом земле, вглядываясь и вслушиваясь в то, что происходило вокруг. Какие-то люди — в темноте было не разобрать — проносились с криками мимо него, кто-то кого-то бил, кто-то кого-то тащил по дорожке, а двое дерущихся едва не свалились на него, ломая ближние кусты. Эпикур хотел окликнуть их, набрал, превозмогая острую боль, воздуху в легкие, но дерущиеся вскочили и умчались прочь, ломая кусты, цепляясь за ветки деревьев.

Он видел, как загорелись хозяйственные постройки возле дома Колота и Гермарха, как вспыхнула, облитая смолой, старая олива, которая, говорят, росла здесь еще до того, как был разбит сад, возможно, ровесница той самой главной оливы, выросшей из посоха Афины на Акрополе близ Эрехтейона. Эпикур любил эту корявую, дуплистую оливу за ее старость, за ее жизнестойкость, за ее щедрость — она до сих пор плодоносила. Он сам подрезал ей ветви, окапывал корни, замазывал глиной дупла и трещины, он дал ей имя Мать; и вот теперь она горела, почти сухая, освещала своим огнем всю боковую дорожку, ведущую на холм, к винограднику. Эпикур хотел подняться и подойти к ней, но не было сил. В последние дни он пренебрегал советами асклепиада Перфина — не пил спасительного отвара, много ходил, не берег себя. И вот печальный результат — он лежит обессиленный в темном саду, а вокруг творится разбой; горят строения, горит сад, какие-то люди носятся по усадьбе с факелами, поджигая все, что можно поджечь, и проклинают его, Эпикура, который никому не причинил зла. Люди трудно расстаются с невежеством, с духовным рабством, так трудно, словно освобождение от этих оков причиняет им гораздо большие страдания, нежели те, что приносит невежество и духовное рабство. Очистительная сила мудрости тяжела для невежд.