Сад изящных слов

— Юкино-сэнсэй, полагаю, теперь вы хорошо понимаете, что несёт с собой профессия учителя. Нужно приходить на работу не позже восьми утра, никуда не отлучаться до пяти вечера, но и потом, разумеется, не убегать сразу домой и не рассчитывать на оплату сверхурочных. Работа в выходные — обычное дело, оклад требуют привести в соответствие с уровнем негосударственного сектора, и он снижается, да и общий годовой доход, по сравнению с частниками, клянут как «несправедливый». От учеников и их законных представителей уважения не дождёшься, ты всего лишь учишь, как предписано министерством, но выслушиваешь нападки на всю систему школьного образования, которая, видите ли, никуда не годится, и при этом, раз уж ты «слуга народа», изволь поднимать государственный флаг и петь гимн хором. Ты заискиваешь перед комитетом по образованию, перед родителями, перед учениками, перед общественным мнением. У нас бессмысленная работа.

«Куда его понесло?» — ошарашенно думаю я, рассматривая завуча. Я оглядываюсь на сидящую рядом со мной на кушетке Юкари, но она, уставившись в пол, покорно слушает — правда, мне чудится слабый проблеск улыбки на её лице. Дверь кабинета директора закрыта, слышится лишь тихое подвывание кондиционера, да снаружи долетают приглушённые крики школьников, гуляющих на большой перемене. Директор и завуч сидят за столом напротив нас, на такой же чёрной кушетке для посетителей. Директор уже какое-то время делает вид, что всё это его не касается, и потягивает чай. Один завуч не умолкает:

— Будь я чуть помоложе, Юкино-сэнсэй, сам бы ушёл из школы и занялся репетиторством. На самом деле ни у школьников, ни у педагогов нет веских причин задерживаться в этом безумном месте. Но для увольнения я уже несколько староват.

«Это он так заковыристо шутит?» — предполагаю я, но, похоже, завуч говорит всерьёз. Не сказать, что я во всём с ним согласен, но от его более чем откровенной манеры выражаться у меня немного теплеет на душе.

— Как ни жаль, но нам придётся принять ваше заявление об увольнении. Хотя, честно говоря, я вам немного завидую, — заканчивает завуч и посылает вопросительный взгляд в сторону директора.

Тот берёт со стола заявление и непринуждённым тоном произносит:

— Благодарю вас за проделанную работу, Юкино-сэнсэй.

— Приношу глубочайшие извинения за доставленные мною многочисленные неудобства. Я многим обязана школе за эти два с половиной года, — ледяным голосом говорит Юкари и низко кланяется.

Если объяснять двумя словами, почему Юкари пришлось уволиться из школы, то я скажу так: она больше не могла туда ходить из-за душевного разлада, повлиявшего на её здоровье. Говоря простым языком, из-за так называемой учительской хандры. Но, разумеется, реальность не укладывается в какие-то несколько слов. Можно выслушать меня, можно даже опросить непосредственных участников событий, но вряд ли хоть кто-то в точности знает, что именно тогда произошло.

Первый звоночек, насколько я помню, прозвенел в сентябре прошлого года, почти через десять месяцев после того, как я обнял Юкари на Рождество. Мы, разумеется, держали наши отношения в тайне и от учеников, и от преподавателей.

— Ито-сэнсэй, ты знаешь Сёко Айдзаву из моего класса? — спросила Юкари после того, как мы с ней поужинали в моей квартире.

У меня, бывшего продавца, чудаковатая традиция учителей обращаться друг к другу с обязательным добавлением «сэнсэй» никак не приживалась, и вне школы я звал Юкари по имени. Она же, напротив, всегда звала меня по всей форме.

«Привычка. Никак не избавлюсь!» От её неуклюжего оправдания я, помнится, немного приуныл, но в то же время оно меня умилило.

— Знаю. В прошлом году у меня училась. Яркая, заметная, но особых проблем не создавала, — ответил я, вспоминая, что моим непосредственным вдохновителем признаться Юкари в любви стала именно Айдзава. Сказать об этом я, разумеется, не мог.

— Ясно... Сейчас она в моём классе, но...

По словам Юкари, со второго триместра поведение Айдзавы резко поменялось. Раньше она, как щеночек, ходила за ней по пятам и влюблённо заглядывала в глаза, а сейчас проявляла явную враждебность.

— Она демонстративно опаздывает именно на мои уроки и делает вид, что меня нет, когда я с ней заговариваю.

— Да уж. Они за один месяц летних каникул становятся другими людьми, — ответил я и попытался вспомнить о Сёко Айдзаве что-нибудь ещё.