Сад камней

Да, идея неминуемого возмездия, конечно, хороша – но Айше почему-то казалось, что те писатели, которые силой своего воображения обливают трупы маслом, чтобы скрыть следы в соответствии с последним словом технической мысли, недалеко ушли от самых настоящих, реальных преступников.

В их книгах уже словно и не было загадки души, борьбы добра и зла – была лишь сложная техническая задачка, которую они радостно решали, нимало не заботясь ни о каких высоких материях. Они смаковали такие детали, что их книги Айше не могла читать за едой или чашкой кофе… да, наверно, мир жесток, настолько жесток, но разве такие романы сделают его менее жестоким?

И она перечитывала старые книги, с опаской перелистывая иногда страницы бестселлеров, которые покупал Кемаль: прочту абзац-другой из середины, и если не затошнит… может быть…

И пусть Кемаль идет на пенсию, и она не станет больше писать детективы, и они будут жить, как все – нормальной, далекой от убийств и насилия жизнью… вот только Эмель – нужно найти убийцу Эмель, хотя бы ради брата и племянника, и больше никаких расследований, никогда!

Ей хотелось что-то предпринимать, чтобы не давать свободы мыслям и чувствам, но надо было просто ждать результатов всех этих ужасных биохимических процедур – сколько дней они займут, страшно подумать! А ведь предстоит еще думать о похоронах – а когда можно будет забрать… она не смогла даже подумать слово «тело» применительно к Эмель, но ведь скоро уже нельзя будет откладывать все это! И вызывать Онура, и говорить ему… о господи!

Она сняла картину с мольберта. Надо ее отдать и не мучиться по поводу красных пятен. А главное – не надо, чтобы Мустафа их видел: если уж ей невмоготу на них смотреть, что говорить о нем?

– Куда ты ее? – удивился Кемаль.

– Пойду отдам. Не могу я на это смотреть… ты, кстати, с Шейдой-то говорил?

– Да нет еще. Ты же сама сказала, что с ней надо наедине, а утром Эрман там возился, стекло вставлял… волоски я у них попросил для экспертизы, а потом уехал. Что это, кстати, на тебя нашло? Никогда вроде ничего не била, даже в стрессе…

– Сама не знаю! Я еще им колокольчик испортила… но он, правда, всех достал уже! Кажется, тихо звенит, приятно, но если целый день! Пойдем, я картину занесу, заходить к ним не буду, а ты возьми вино из шкафа, и идите уже с Мустафой туда, а то неудобно! Что же мы придем на все готовое, надо хоть сделать вид, что помогли. Как ты думаешь, краска высохла?

– Не знаю… да не трогай ты! Отнеси, пусть у них там сохнет, раз она тебе так не нравится.

– Да не то что не нравится… между прочим, очень даже нравится, вчера еще нравилась, но…

– Все, все, хватит! И не смотри больше, отдай и забудь.

Так и сделаю, думала Айше, спускаясь с террасы.

Отдать и забыть. И те, другие, красные пятна тоже забыть, и вообще все забыть: в лаборатории все выяснят, а остальное…

Как теперь можно что-то узнать?

Был ли у Эмель другой мужчина? Было ли это чем-то серьезным? Видимо, да, раз она даже сообщила об этом сыну.

Собиралась ли она разводиться? Видимо, да, раз она говорила об этом с Эрманом.

Ссорились ли они с Мустафой? Видимо, да, раз об этом говорят Эрман и Шейда.

Собиралась ли она уехать? Видимо, да, раз она написала это Онуру.

Когда она намеревалась уехать? Это пока под вопросом, но скорее всего не вчера, Онур мог что-то не так понять, ведь на вчерашний день она и так запланировала немало всего и занималась только этим. Звонила Эрману – назначала и отменяла встречу, посылала Мустафу за покупками, готовила ужин, убирала дом для заселения неожиданных гостей.

Знал ли Мустафа, что Эмель?.. Вот это, пожалуй, лучше не обдумывать. Этого никто не может знать, кроме самого брата, значит, придется верить ему или… или не верить?

Айше встряхнула головой, чтобы разогнать неприятные мысли, как навязчивых летних мух, и увидела, что дошла до ограды, откуда вчера спрыгнула в чужой сад. Они всегда ходили здесь – Эмель и Шейда, как будто так сложно было пройти несколько метров по дорожке до калитки. Может быть, в этом было некое признание своих отношений по-настоящему близкими и дружескими: мы не ходим друг к другу официально, мы можем вот так нарушать установленные границы, оград и заборов не признаем, потому что дружим.

Айше посмотрела на камень, о который вчера оцарапала ногу: кажется, она его даже пнула, сдвинув с места, но сейчас он лежал так аккуратно, и песок вокруг него был словно расчесан – вились и извивались полоски, как рябь на воде, и от них было трудно отвести глаза, и… она решительно отвернулась и пошла к калитке.

Лично ей никакая близость не нужна, она несет картину, выполняя, так сказать, последнюю волю… нет, Эрман с Шейдой ни в чем не виноваты – и все равно виноваты во всем! Никогда не перестану их винить! Японцы черно-белые… строят из себя!