Сад мучений

– Держите ее, оставляя все тело свободным, потому что необходимо, чтобы демоны вышли из ее тела.

И прибавила:

– Это конец. Сейчас она начнет плакать.

Мы держали ее за кисти рук, чтобы помещать ей расцарапать лицо ногтями. У нее была такая сила, что я думал, что она вот-вот переломает нам руки. При последней конвульсии ее тело изогнулось и пятки дотронулись до затылка.

Ее кожа дрожала. Потом кризис понемногу ослабел. Мускулы сделались мягче, приняли свое положение, и она обессилела, а глаза ее были полны слез.

В течение нескольких минут она плакала, плакала… Слезы текли из ее глаз безостановочно и бесшумно, как из источника.

– Кончено! – сказала Ки-Пай. – Можете говорить с ней.

Ее рука, совершенно мягкая, слабая, горела в моей руке. Ее все еще бессмысленные глаза блуждали и старались различить предметы вокруг себя. Она, казалось, просыпалась от долгого, мучительного сна.

– Клара! милая Клара! – шептал я.

Она долго, сквозь слезы, туманными глазами смотрела на меня.

– Ты! – произнесла она. – Ты! Ах! Да…

Голос ее почти был не слышен.

– Это я, это я!.. Клара, я здесь… Ты узнаешь меня?

Она слегка зарыдала и пробормотала:

– О! Мой милый, милый! Несчастный мой!..

Приложив свою голову к моей, она начала умолять:

– Не двигайся, мне так хорошо, я совсем чистая, совсем белая, вся белая, как анемон!..

Я спросил, страдает ли еще она.

– Нет! Нет! Не страдаю. И я так счастлива, что здесь, около тебя. Совсем маленькая, около тебя. Совсем маленькая, совсем маленькая… и совсем белая, белая, как маленькие ласточки китайских сказок. Ты знаешь, такие маленькие ласточки…

Она говорила – и то с трудом-только короткие фразы, короткие фразы о чистоте, белизне… На ее губах были только цветочки, птички, звездочки, ручеечки… и души, и крылья, и небо… небо… небо…

Потом, прерывая свое щебетанье, она сжимала мне руку, все сильнее прислоняла свою голову к моей и более ясно говорила:

– О! Мой милый! Клянусь тебе, никогда больше! Никогда больше, никогда… никогда больше!..

Ки-Пай отошла в глубь комнаты. И потихоньку она запела песенку, одну из тех песенок, которые усыпляют и навевают сон на детей.

– Никогда больше… никогда больше… никогда больше! – повторяла Клара медленным голосом, терявшимся во все более замедлявшейся песенке Ки-Пай.

И она заснула около меня спокойным, ясным и глубоким сном, как широкое и тихое озеро под луною в летнюю ночь.

Ки-Пай тихо, бесшумно встала.

– Я уйду! – сказала она, – я уйду спать в сампанг. Утром, когда взойдет заря, вы отведете мою госпожу во дворец. И это снова повторится! Всегда это повторяется снова!

– Не говорите так, Ки-Пай! – умолял я. – Посмотрите, каким покойным и чистым сном спит она около меня!

Китаянка покачала безобразной головой и пробормотала с печальным взглядом, в котором сострадание заменило теперь отвращение:

– Я смотрю, как она спит около вас, и говорю вам. Через семь дней я, как сегодня вечером, повезу вас обоих по реке из Сада Мучений! И через семь лет я таким же образом повезу вас по реке, если вы не уедете и если я не умру!

Она прибавила:

– А если я умру, то другая повезет вас с моей госпожой по реке. А если вы уедете, то другой будет сопровождать мою госпожу по реке. Ничего не изменяется.

– Ки-Пай, Ки-Пай, зачем ты это говоришь? Еще раз взгляни на спящую! Ты сама не знаешь, что говоришь!

– Шш! – положила она палец на свой рот. – Не говорите так громко. Не шевелитесь так сильно. Не разбудите ее. По крайней мере, пока она спит, то не делает зла ни другим, ни себе!

Ступая с осторожностями, на кончиках пальцев, как сиделка, она направилась к двери и отворила ее.

– Подите прочь! Подите прочь!

Это был голос Ки-Пай, повелительный посреди жужжавших голосов женщин.

И я увидел подведенные глаза, раскрашенные лица, красные губы, татуированные груди. И я услышал крики, стоны, пляску, звуки флейты, звон металла и имя, бежавшее, перелетевшее с уст на уста и потрясавшее весь цветочный домик:

– Клара! Клара! Клара!

Дверь затворилась, звуки замолкли и лица исчезли.

И я остался один в комнате, где горели две лампы, затянутые розовым крепом. Один с Кларой, которая спала и иногда повторяла во сне, как бредящий ребенок:

– Никогда больше! Никогда больше!

И словно для того, чтобы опровергнуть эти слова, бронзовая статуя, которую я раньше не замечал, какая-то бронзовая обезьяна, сидевшая на корточках в углу комнаты, сурово улыбаясь, протягивала к Кларе чудовищный орган.

Ах! Если бы она могла никогда больше, никогда больше не просыпаться!

– Клара! Клара! Клара!