– Нет, я не могу сказать, что моя куртка и завтра останется со мной. У меня ее могут отнять или, скажем, стащить. Я могу ее порвать, зацепившись за гвоздь. Она может обветшать и развалиться на куски по дороге домой. Она даже может – я еще глубже задумался – потерять своего хозяина. Такова уж природа всех курток: они стареют, они изнашиваются, они протираются до дыр, они разваливаются и, таким образом, покидают нас, или, наоборот, мы покидаем их, когда умираем, и вот уже пошла моя курточка гулять по свету в поисках нового хозяина: другие люди берут ее и примеряют на себя – вдруг кому она окажется впору.
– Итак, на самом деле, – тихо проговорил Шантидева, – ты вовсе не распоряжаешься своей курткой. Ею распоряжаются другие силы. Как пришла, так и ушла.
Я молча кивнул.
– Более того, даже своей кожей, даже своим собственным лицом или именем ты распоряжаешься не больше, чем своей курткой, ибо они достаются тебе и изымаются у тебя независимо от того, хочешь ты их оставить себе или нет.
Я снова кивнул.
– Вот почему, – продолжал наставник, – я и говорю о том, что нужно отдать все вещи, которые ты используешь, потому что ты – всего лишь пользователь,
– Что это за вещи, которые надо отдать? – спросил я. – И как мне отдать их, раз уж моя судьба – стать Воином?
– Начни с материальных вещей, – ответил наставник. – Внимательно приглядывайся к людям, ставь себя на их место; следи за их глазами, отмечай, чего они ищут. Начни с простого – с чашечки чая, с пары перчаток, даже с пригоршни хлебных крошек для пернатого друга.
Мне показалось, что для кормления голубей вроде бы не нужен столь могущественный Воин; но, прежде чем эта мысль отзвучала в моей голове, Мастер Шантидева, словно угрожая, поднес к моему носу свой кулачище; указательный палец был выпрямлен, сухожилия на его руке вздулись до самого плеча, покрытого монашеской одеждой.
– Только Воин может в совершенстве накормить птичку! – грозно пояснил он.
Я беспомощно глядел на него, ничего не понимая.
– Только Воин, – повторил он, – смог бы взглянуть на птицу и тут же понять истинную природу птицы и природу кормления птицы хлебом. Только Воин смог бы понять, в совершенстве постигнуть, что действие по подношению птице хлеба может быть совершенством даяния – даяния, которое приводит всех без исключения живых существ повсеместно к окончательному и полному совершенству. Для Воина совершенство даяния подношения состоит в том, чтобы отдавать с полным осознанием того, как это даяние в будущем создаст рай за пределами всех смертей и страданий для любого, кто отдает в совершенстве.
– А в чем состоит совершенство даяния?
– Когда мы отдаем с совершенным осознанием того, что являем щедрость с целью достичь собственного совершенства и, таким образом, стать совершенным слугой для всех живущих, – это даяние помещает в наш ум отпечаток, заставляющий нас стать этим совершенством.
– Значит, если отдавать с чистым сердцем, то такое даяние и есть совершенство? – уточнил я.
– Несомненно, – был ответ.
Что-то в этой идее не до конца меня устраивало.
– Так что ж, выходит, не имеет большого значения, что именно мы подносим, – лишь бы отдавать с этим совершенным намерением?
– Если ты подносишь с совершенным намерением, – поправил меня монах, – то, естественно, ты отдаешь самое лучшее из того, что имеешь; ты подносишь именно то, что принесет наибольшую помощь, то, в чем больше всего нуждаются, то, чего больше всего хотят; ты подносишь, используя все имеющиеся в данный момент в твоем распоряжении средства. Воин является Воином с большой буквы не только потому, что он готов пожертвовать своей жизнью, но и потому, что он делает все, чтобы отдать свою жизнь, когда приходит время для такой жертвы.
– Так, значит, мы должны всё отдать? – почесал я в затылке.
– Всё! Но с умом. Большой ошибкой будет отдать больше, чем мы способны отдать, а потом чесать в затылке и жалеть о содеянном.
Поэтому мы должны отдавать столько, сколько сумеем, может быть, даже больше, чем мы думаем, но никогда нельзя давать больше, чем мы можем отдать с радостным сердцем. Начни с малого, прибавляй в час по чайной ложке, медленно, но верно наращивай совершенство, и тогда в конце концов ты будешь в состоянии отдать все, ибо, только отдавая все, мы можем достичь всего и уж тогда действительно даровать каждому, кто нуждается, все то, в чем он нуждается.
– А мы только вещи должны отдавать? – снова спросил я.
– Не тебе бы задавать такой вопрос! Уж ты-то знаешь, что высочайшее подношение, которое только можно получить, было пожаловано тебе самому на святой земле этого Сада, – это дар понимания того, что именно создает нас самих и этот мир, понимания того, как из мира утрат и страданий его можно превратить в мир блаженства.