Сад неведения

Навстречу ему шел младший брат Алика Эрик, гоняя перед собой пустую консервную банку. Эрик был одним из видных парней школы, спортсмен, активист, певец. Пел он неизменно одну и ту же песню «Орленок», поэтому и прозвище ему дали Орленок.

По улице каталась взад-вперед на велосипеде неуклюжая, хромая Люся из интерната, дочь свинопаски, заигрывая с Эриком. Чем они нравились девчонкам, эти братья? Орленок учился на два класса выше Бакы.

Когда поравнялись, Эрик подмигнул ему, а потом высокомерно кивнул на Люсю, при этом густо краснея. Ясное дело, и Эрик заигрывает с ней, но стесняется Бакы, считает ниже своего достоинства заигрывать с дурнушкой.

В это время Люся проехала мимо. Неожиданно для себя Бакы прыгнул на багажник. Ей сразу стало тяжело крутить педали. Они уже отъехали от обалдевшего Эрика.

— Слезай! — сказала Люся.— Мальчишка!

— Давай я тебя покатаю,— предложил Бакы. Велосипед остановился, она слезла, он взял руль и, разогнавшись, перекинул ногу за раму. Люся села на багажник, боясь за велосипед, который, по-видимому, одолжили ей покататься.

Он сперва быстро поехал по дороге, а потом резко свернул за сараи.

Люся брыкалась, щекотала его сзади, смеясь:

— Мальчишка! Мальчонок! Куда ты, остановись! Но он успел свернуть за густой лес сараев и уборных.

Колеса завязли в песке, они упали. У нее обнажилась нога. Он заметил изъян ее ноги, отчего она хромала. Ноги до колен были в жестком пушке, выше — гладко и бело.

Он приблизился к ней, целясь в губы, намереваясь чмокнуть. Но она с готовностью раскрыла рот, и он попал в холодные зубы, в несвежие вязкие слюни. Ему сразу стало скверно.

Люся схватила его голову и впилась в него. Он уже отворачивался, а Люся тянулась к нему, называя его «мальчишкой».

Он поднял велосипед, намекая этим, что надо ехать обратно. Во рту накопилась слюна, будто побывал в кресле зубного врача. Хотелось освободиться, но при ней стеснялся.

Он шел домой и плевался, до бесконечности презирая себя, ему казалось, что плюет на убогую. Но ничего с собой не мог поделать, не мог остановить слюновыделение. Придя домой, сполоснул рот зубным эликсиром. И с постели несколько раз вставал. Неужели так противно целоваться? Зачем же тогда люди целуются?

8. Жертвоприношение

Арык, заросший камышом, тальником, колючкой, был пока сухим, после расчистки собирались пустить воду, весеннюю, свежую.

Проснувшись, Бакы услышал шум, смех, треск костра, возгласы, и вышел. Из арыка летели наверх пласты земли, корни, грязные, заполненные глиной бутылки. Сверкали острия лопат, виднелись женские платки и шапки с засаленными суконными верхами.

Он поднялся на вал. По дну арыка растянулись колхозники и колхозницы. Пестрота, красочность одежды привели его в восторг. Жгли заросли вдоль арыка — где-то горел костер, где-то тлели угли и завивался дым, где-то лежали черные обгорелые лоскутки земли. Скоро, как шумный табор цыган, бригада стала отдаляться от его дома. Очистив одни участки, переходили на другие.

Он прибежал домой за лопатой. Ему хотелось работать, быть со всеми — многие ребята класса работали.

У работяг были свои общие интересы, свои темы. Хотя он пока терялся, слушая их разговоры, начиненные матерщиной, похабщиной, но со временем, под их воздействием, он намеревался освоиться в их кругу. То, что он не работает и сам это переживает, привлекло к нему их внимание. Как-то Парша пощупал его воротник и спросил: «Чистый, мамочка стирает?» После этого и у других работяг развязались языки: «книжный червь», «тунеядец»...

Схватив лопату, он побежал вдоль арыка. Бригадир был в начале вереницы, на участке его одноклассников. Он ухмыльнулся, взглянув на его лопату, купленную в магазине, с короткой рукояткой, ржавую. Все держали лопаты сверкающие, острые, сделанные известным мастером Уста Карой.

— Что вы чистите этой лопатой? — спросил Парша. Подняли на смех. Каждый старался пометче сострить.

— Пришел работать? — спросил бригадир. Раздались голоса:

— Любоваться!

— Стишки сочинять!

— Лясы точить!

— Да,— ответил он.

— То есть как: да — лясы точить или да — работать?

— Да — работать.

— Молодец,— бригадир отмерил пятнадцать шагов.— Копай поглубже, сорняки обрезай, берега шлифуй, чтобы как полированные были, понял? Считай, что маслом будем обливать!

— Чтоб можно было облизать! — вставил Парша. Бакы сгибался под тяжестью полной лопаты, но

нарезать глину пластами меньше, чем Парша, не позволяла гордость. Парша работал рядом и, поплевав на руки и потерев ладони, наблюдал за ним с ехидцей. Берега с тутовыми корнями были высокие, крутые, и глина, которую он бросал наверх, обваливалась вниз. «Сизифов труд» — пришло ему на ум.

— Нарезай поменьше, бросай подальше, маменькин сынок! — крикнул Парша.— Это тебе не сало!

Колхозники, закончив свои участки, переходили дальше. Скоро он остался в самом конце.

После того, как расчистили большие арыки, их во главе с Циклопом послали чистить маленькие арычки — разветвления больших арыков.