Сад, пепел

«Дядя Андрей, вам не кажется, что этот щенок страшно похож на старую госпожу Книппер?» — спросил я, дабы поделиться своими подозрениями. Мой дядя Андрей, сын госпожи Ребекки, зашелся от смеха, при этом пристально рассматривая мордочку щенка, держа его между ладоней, сжимая его мягкие бархатные ушки, розовые изнутри, как лепестки розы. Однако он не счел мое сравнение абсурдным и подтвердил, удивляясь тому, как это он сам до сих пор не заметил, хотя даже с первого взгляда щенок кого-то неуловимо напоминал. Все согласились с этим сравнением, с этим сходством, и сестра, и мама, и тетя Ребекка, все. Тетя Нетика сначала улыбалась своим щербатым ртом, а потом, понизив голос, сказала, что не надо богохульствовать, и мы больше не упоминали этот факт, а только про себя задумывались о таком греховном сравнении, граничившим с порнографией, по крайней мере, в моем понимании.

Дядя Андрей сообщил мне, словно под большим секретом, что собаку будут звать Динго, как одичавших кровожадных собак, опустошающих Австралийский континент. Это звучное, экзотическое имя говорит мне что-то о предстоящей авантюре, разворачивает в моем воображении картину бурного будущего, полного начинаний на грани чуда. Эта маленькая жизнь, этот влажный носик, эти дрожащие лапки, которые раскрываются и закрываются, как цветок дикой сливы, — все это теперь отдано в мои руки, эта нежная игрушка, которая однажды станет в моих руках грозным оружием, страхом и трепетом моих врагов, сторожем моего сна и тела, а еще и цирковым чудом, которое танцует на задних лапах и курит трубку! Потому что я вдруг понимаю с захлестывающей меня радостью, что Динго, по логике привязанности, по логике сердца, будет принадлежать мне — дети ему ближе, чем взрослые, по характеру и по готовности к игре, и к самопожертвованию. А если дядя Андрей, как он сказал, будет его дрессировать, если он обучит его «разным умениям и трюкам», то все это станет моим богатством. Дядя Андрей научит его ходить на задних лапах, курить трубку и не брать еду у чужих, а я научу его говорить. Ведь маленький умный щенок, который умеет смотреть и скулить так по-человечьи, разве он не может научиться и говорить? Причем, не как глупый попугай, повторяющий бессмысленные, несвязные и ему самому непонятные слова, а как человек, как дитя, сможет показать целую палитру чувств, такую же пеструю и богатую, как та, что он сейчас показывает глазами.

Разлученный с матерью, которая сейчас, зовя его, наверняка где-то о нем тоскует, Динго корчится от извечного страха, дрожит и ползает у наших ног, но иногда, на мгновение, когда пробуждаются его древние инстинкты, выпускает когти, как из футляра, обнажает клыки и готовится к атаке, а в глазах — дикая угроза. Но эти инстинкты, эта дремлющая злобная кровь, зов дикой чащи вновь погружаются в зыбкую трясину воспитания и дрессуры, и злобный оскал исчезает перед дружески протянутой белой детской рукой, а щенок только облизывает языком эту пахучую человеческую руку, и когти прячутся в своих ножнах, позабыв о первоначальном намерении.

Динго постепенно забывает мать и скулит только, если остается совсем один и вспоминает ее запах и язык. Тогда он поднимает голову, — а до этого крепко спал или медитировал, — и пытается ее позвать. Разбуженный своим собственным поскуливанием, смешно бессильным и напрасным, он опять опускает голову на лапы и пытается припомнить свой сон. Запах молока, налитого в миску перед ним, проникает в сновидение, как плод и продолжение первого, и он, хотя в каком-то смысле сознает подмену, потихоньку начинает с ней примиряться, и медленно, как бы показывая, что не совсем повелся на обман, начинает лакать молоко, языком, как кошка, и облизываться. Разумеется, Запаха Табака (то есть, моего дяди Андрея, который тайком от своей матери покуривает) здесь нет. А тетя Ребекка, чья сальная смуглая кожа пахнет тяжелой женственностью, появилась на минутку, из-за ширмы теплых молочных паров, ровно настолько, чтобы подмена была более достоверной, и чтобы своим запахом еще больше напомнить щенку о его потерянной матери. Только на корточках я сижу рядом с ним и макаю его носик в молоко, говорю ласковые слова, чтобы он запомнил голос и считал молоко подарком, полученным от меня.