Сад. Притча

- Да нет ее здесь, - просто сказал он. - А лучше сказать, что ты видишь сейчас перед собой только меня, старого тибетца, но я могу тебе помочь в твоих поисках, должен даже: ведь ты и так потратил впустую прожитые тобой годы, а если не усвоишь, как следует, уроки этого Сада, то и остаток твоей жизни - псу под хвост.

- Это я-то потратил жизнь впустую? - возмутился я. - Да я в Императорской академии учился, я научную степень там защитил с отличием! Да таких, как я, у нас - один на миллион, да никто еще таких успехов никогда не добивался!

- И все же я опять скажу: ты зря прожил эти годы. Вот чего стоит, что дает тебе эта бумажка для подтирки - диплом Императорской академии?

- Ну как же? Я могу стать преуспевающим адвокатом, или доктором, или добиться высот в любой другой всеми уважаемой профессии и достичь преуспевания в ней, преуспеть то есть.

- Преуспеть? - переспросил он вызывающе, стянул меня со скамейки и поставил перед собой. Когда я увидел, какого он маленького роста, то почувствовал себя много уверенней, несмотря на его драчливую позу.

- Преуспеть, - ответил я, - это необязательно значит разбогатеть.

Я знаю, что богатство не приносит счастья и не может быть единственной целью жизни, - мы проходили это на занятиях по философии. Я имею в виду некоторый достаток, благосостояние, которое делает человека и его семью материально независимыми.

- Обеспеченная семья, удобное уютное жилье, все накормлены, все довольны… И, по-твоему, этому стоит посвятить жизнь? Разве это не значит выбросить ее на ветер?

- Конечно, нет, такая жизнь будет потрачена не зря, это хорошо прожитая, полноценная жизнь, в ней есть цель и смысл.

При слове «смысл» он вздрогнул. Несмотря на сумерки, я увидел, как он слегка побледнел и уставился на меня своими ястребиными глазами, казавшимися еще более ястребиными из-за огромного носа и ястребиной же хватки, с которой он вцепился в мою руку.

- Хороший дом, хорошая жена, что еще надо человеку, чтобы встретить старость! - подумал он, а вслух спросил: - Итак, ты считаешь, что провести эту жизнь в боли и страдании, не пошевелив и пальцем, чтобы избавиться от этой боли и страдания, - значит не потерять ее впустую?

- Погоди, - смутился я. - Конечно, если бы в жизни были только боль и страдания, то ты прав. Но ведь жизнь прекрасна, в ней есть свои радости, хороший дом, хорошая жена, взаимная забота любящих людей, дружба добрых приятелей…

- Значит, тебе не больно, - сказал он и потащил меня за собой по лужайке куда-то в сторону северной стены, в которой была калитка. - Так, значит, это не больно - сломать ногу, порезать руку или пережить смерть родителей?

Теперь уже вздрогнул я, вспомнив, как потерял свою собственную мать.

- Конечно, больно: все, что ты перечислил, доставляет боль, да ведь жизнь-то состоит не из одной только боли; боль приходит и уходит, и это случается не каждый день и даже не каждый год, и едва ли можно найти такого человека, в жизни которого не было бы ничего, кроме боли, не было бы прекрасных минут и даже счастья.

- Счастья? Какого еще счастья? - спросил тибетец.

- Как это какого? - снова изумился я. Да, этот настойчивый коротышка - Великий Цонкапа во плоти, - семенивший сбоку от меня, вовсе не тянул на великого философа. Я почувствовал разочарование не только в его внешности, но и в его вопросах. - Ну вот взять хоть счастье, которое доставляет ребенок, радостный, здоровый, улыбающийся карапуз!

- Я правильно понял, что твоя идея счастья воплощена именно в этом - в личике веселого малыша?

- Ну да, - ответил я. - Именно в этом веселом личике. Кто будет оспаривать его красоту? Кто смог бы найти здесь боль или страдание?

Он резко остановился, развернулся и взглянул на меня со смешанным выражением гнева и жалости.

- Этот малыш… - заговорил он, - этот малыш… Разве ему не предстоит столкнуться с ужасными бедами? Разве ему не предстоит пережить смерть своих любимых родителей - отца и матери? Разве он не увидит катастрофы, войны, насилие и ненависть людей друг к другу?

И если он проживет долго, то разве не придется ему смириться с утратой всего, что ему дорого, а в конце жизни превратиться в немощного беззубого седого старца? И разве этот прекрасный сегодня смех младенца не станет завтра предсмертным хрипом?

Я был ошеломлен его напором.

- Конечно-конечно, все это весьма возможно…

- Возможно?! - Он почти кричал на меня своим пронзительным голосом. - Возможно?! А тебе не кажется, что все это более чем возможно, а на деле практически неизбежно?

- Хорошо, пусть так. Любой младенец в детстве весел и счастлив, потом он видит все эти ужасы и становится хилым и беспомощным страдающим старцем.

- Так как же ты можешь говорить, что лицо этого ребенка прекрасно? - продолжал наезжать на меня Цонкапа.