Сад радостей земных

Должно быть, это была не настоящая комната, а пристройка. Дощатые стены просто из шершавых, неструганых досок, и пол такой же. Вечер теплый, а из щелей в полу так и тянет холодом. В комнате — кровать и табурет, на табурете ржавый таз, и в нем — на донышке вода. На полу низенькая электрическая плита об одной горелке.

Он закрыл дверь и подтолкнул Клару к кровати. Он был высокий, не ниже Карлтона. Он скинул рубашку, грудь его заросла темно-русыми волосами. Клара смотрела на эту волосатую грудь и не могла отвести глаза. По ногам из щелей тянуло холодом.

— Сколько тебе лет? — спросил он. — Семнадцать, что ли? Восемнадцать?

Клара покачала головой.

— Может, тринадцать?

Он поджал губы, посмотрел на нее оценивающим взглядом. Так всегда смотрели на нее и на ее родных люди из города и те, у кого своя ферма. Так они смотрят на всех, кто живет, как она, в убогих поселках и, как она, нанимается убирать урожай. У Клары и в мыслях не было, что такие люди могут посмотреть на нее по-другому. Ей хотелось спать, она опустила голову и шагнула к этому человеку. Подошла, закрыла глаза и прислонилась к нему, ощутила лицом его влажную, горячую кожу. Он припал губами к ее шее, и она задохнулась и подумала — ничего не надо делать, надо только покрепче прижаться к нему. Но, должно быть, все-таки невольно отшатнулась — таз опрокинулся. Человек засмеялся, отшвырнул таз ногой к стене. Притянул Клару, и оба они упали на кровать. А кровать была прибрана — без одеяла, только простыни и подушка, и все же кто-то ее постелил. Простыни были холодные. Над Кларой закачались потолок и стена — она видела их сквозь разметавшиеся волосы и сквозь его волосы, а потом все заслонило его лицо. Он лег на нее — совсем так, как рисовалось ей в воображении, за годы до встречи с этим человеком. И она обхватила руками его шею, совсем как делала в воображении.

В полутьме она увидела его лицо — такое же сонное, как у нее, и какое-то медлительное и голодное. И оттого, что у него было такое лицо, что-то защемило внутри. Она схватилась за него, как утопающая.

— Да ну же, скорей, — сказала она. — Скорей.

Но он вдруг замер, отстранился, лег рядом. Она слышала его дыхание и ждала, все тело ждало, ошеломленное, застывшее в испарине, в растерянности и недоверии.

— Что за черт, — сказал он. — Сколько тебе лет?

— Не знаю… восемнадцать.

— Неправда, ты еще ребенок.

Вот уж слово, которое не имеет к ней никакого отношения! Она перевела дух, попросту презрительно фыркнула.

— Никакой я не ребенок, — сердито сказала она. — Сроду ребенком не была.

Он повернулся и сел на кровати, спустил ноги на пол.

— О господи, — пробормотал он.

Клара смотрела на него остановившимися глазами. Откуда-то донесся гудок автомобиля и затих вдалеке. До чего же они здесь одни, до чего темно за стеной, как легко им потеряться и потерять друг друга… Кларе казалось — под ногами разверзается яма, до краев полная тьмой и ночным холодом, и вот сейчас этот человек канет в ледяную тьму и не оставит следа.

— Я тебя люблю, — с ожесточением сказала Клара. И сроду я ребенком не была.

Он поглядел на нее через плечо. Вокруг глаз у него — тонкие черточки морщин, наверно, он часто щурится. На подбородке — тонкая светлая щетинка, ее хочется потрогать, погладить… но Клара не посмела. Кожа у него влажная, и волосы влажные. Она смотрела на него — и, кажется, видела слишком много; он скорчил гримасу и отвернулся.

— Ну пожалуйста. Я тебя люблю. Мне тебя надо, — сказала она. Сказала быстро, горячо. На шее у него дернулась какая-то жилка, и Кларе захотелось впиться в нее зубами. Телу до боли не хватает его, а он отстраняется, это неправильно, все всегда говорили — всякий мужчина во всякую минуту готов лечь с женщиной. — Мне тебя надо, мне чего-то надо! — сказала Клара. — Мне чего-то надо!

— Слушай, откуда ты взялась?

— Сама не знаю, чего это, только мне чего-то надо!

Сама не знаю, что такое… — Она всхлипнула.

— Я тоже не знаю, черт подери.