Сад радостей земных

– Он мне все лицо раскровянил! – сказала она Лаури тонким голоском обиженного ребенка. Она то плакала, то забывала плакать, взамен ярости вдруг охватывало бессилие, растерянность: теперь она пропала! – Он никогда меня так не бил, других ребят бил, а меня нет. Кровь течет, во рту солоно, а люди смотрят… сволочи, стоят и смотрят… это Нэнси ему натрепала…

Она подавалась вперед, глядела на дорогу. Потом оборачивалась, проверяла – убегает ли дорога по-прежнему назад, затуманиваясь в свете раннего утра; а дорога ускользала так стремительно, что жуть брала. Страшно подумать, вдруг отец ее найдет, и страшно – а вдруг он никогда ее не найдет.

Она засыпала. Во сне сама слышала, что плачет, и просыпалась в ужасе, не понимая, где она. Мерная дрожь несущейся по дороге машины сама по себе ничуть не тревожит, но машина уж слишком маленькая, значит, случилось что-то необычное… тут она разом приходила в себя, видела рядом Лаури и вспоминала, кто он и почему она с ним. Так было несколько раз. Она видела – солнце поднялось, движется по небу и вот уже снова клонится к закату, и все-таки не верилось, что время идет. Вот дни недели всегда важно было помнить, надо же знать, далеко ли до воскресенья. Это и вправду важно. А сейчас, когда они с этим чужим человеком мчались по дороге, она не помнила, что значит время и как его измерить.

Они останавливались в маленьких захолустных или пригородных гостиницах и ресторанчиках. Клара издавна привыкла к переездам и ни на что не обращала внимания, ей и без того было о чем подумать. А Лаури вел машину так, словно ему все уже знакомо, словно он много раз ездил этой дорогой и ему беспокоиться не о чем. Клара давно научилась отличать людей особого склада. Есть такие, кто никогда ничего не делает, а есть другие – они всем распоряжаются, отвозят тебя куда надо, и все это без шума, без суеты. Покуда такой рядом, можно ни о чем не заботиться. Иногда таким бывал отец, и Лаури тоже такой.

Когда они заходили куда-нибудь поесть, Клара начинала осматриваться – напряженно, до боли в глазах: мало ли кого тут встретишь. У Лаури какое-то такое лицо, словно он знает разные секреты, только держит их при себе. И всякий раз, как они где-нибудь останавливались, Клара думала: вдруг тут есть кто-то знакомый, кто передаст Карлтону, что она здесь была… но все, конечно, были чужие, и под конец все чужие стали казаться на одно лицо.

В этих почти безлюдных уголках и захолустьях Лаури распоряжался как хозяин. С ним врывался особый дух: вот он входит усталый, вымотавшийся, но это усталость сильного человека, он вел машину многие часы, и еще многие часы предстоят, но он знает, что делает, и доволен собой. Клара искоса следила за ним, иной раз ловила его отражение в каком-нибудь зеркале и думала – ему есть куда идти, а другие, почти все, кого видишь вокруг, уже остановились и никуда больше не двинутся. Ей и самой идти некуда. И думать не о чем, кроме как о том, что остается позади. Она силилась сосредоточиться мыслями на том последнем поселке во Флориде, надо же знать и помнить, в какой стороне он остался. Но Лаури после Флориды столько раз сворачивал и поворачивал, что в голове у нее все спуталось; и где бы она теперь ни очутилась, ей казалось: родные остались как раз позади, только за много сотен миль. А вот Лаури всегда рядом, и, стало быть, она и вправду больше не дома.

Время шло, а они все ехали и ехали. Хорошо было, когда останавливались поесть, приятно смотреть, как быстро ест Лаури, можно порадоваться: значит, все-таки он такой же человек, как все. А вот ей есть неохота. Она так устала, совсем выдохлась, хотя делать ничего не делала, только сидела в машине да глядела на дорогу. И вот она поднесет ложку или вилку ко рту и словно забудет про нее, сидит и смотрит невидящими глазами не на еду, не на стол, а куда-то в пространство. Тогда Лаури говорит:

– Доедай-ка, я за это заплатил.

Один раз они остановились в загородной гостинице, что стояла в глубине усыпанного золой участка. С виду гостиница Кларе понравилась: когда-то это был просто дом, в задней половине и наверху можно было жить. Пришлось войти туда с Лаури, и она немного оробела. Но все оказалось знакомо, в таких местах они останавливались и прежде. Так же пахло табачным дымом, пивом, сыростью.

Лаури молча ел; и вдруг Клара сказала:

– Не хочу умирать. Я боюсь умереть.

Он так долго вел машину, что весь взмок, и лицо стало сонное, вялое. Клара облокотилась на столик, прижала пальцы к глазам. У стойки разговаривали двое – да как-то бестолково, прямо досада брала. Один что-то скажет, а другой медлит, отвечает не сразу. И так без конца. Сквозь пальцы Клара глядела на Лаури. До чего же она его любит и какая она от этого беспомощная!

– Что ты сказала? – спросил Лаури.

Он все еще ел. Приятно на него смотреть, чувство такое, словно это она дала ему поесть.

– Я говорю – куда мы едем? – сказала она.

– Кто, ты или я?

– Мы оба.

– Придется тебе решать, что ты будешь делать дальше, – сказал он. – Я завтра уже приеду, куда мне надо.

Клара оттолкнула свою тарелку.

– Я тебе за все это заплачу.