Сад радостей земных

Мысли словно бы текли в два слоя: на поверхности тревога – вдруг будет ребенок? Или еще – вдруг Лаури к ней больше не тянет и он ее бросит? Но это только так, поверху. А то, что было в глубине души, прорвалось однажды, когда она вдруг сказала Соне: – А хорошо бы родить ребеночка. И тут же спохватилась – что же это я такое говорю? Соня уж так презрительно фыркнула, будто забавы ради подкинула Кларе дохлую крысу или швырнула в лицо грязную тряпку. Но Клару это ничуть не задело. Она чувствовала себя точно растение, у которого стебель только с виду тоненький и слабый, а на самом деле крепкий, еще покрепче стали; вроде как полевые цветы – в непогоду их совсем прижмет к земле, а потом понемногу опять поднимутся и оживут. Первая ее мысль была: «Лаури будет зол как черт, скажет, почему я не побереглась». А потом она подумала: «Ребенок будет больше его, чем мой, ведь он старше». И вспомнилось, сколько раз он бывал ласковый, притягивал ее к себе мягко, словно невзначай… вот это было самое хорошее! В такие минуты они были по-настоящему вместе. На побережье Лаури, бывало, замечтается, и видно, что его занесло невесть куда, а замечтается она – и это как остановка на полном ходу, когда рад бы весь век больше не двигаться; но, несмотря ни на что, в иные минуты они были по-настоящему вместе.

Она очень привязалась к детям Джинни, особенно к маленькому. В воскресенье отправилась с ними на загородную прогулку, затеянную благотворительным обществом (хотелось чем-то занять время, дожидаясь Лаури, он обещал прийти не раньше восьми), и все просила, чтоб ей дали подержать малыша, даже когда Джинни не прочь была понести его сама. Джинни опять была беременна. Боб, ее муж, все еще не нашел работы, и они жили у матери Джинни.

Шли медленно, тесной компанией. Клара подумала – сегодня на гулянье все люди выглядят по-особенному, не так, как всегда. Старухи пришли в шляпках, в круглых черных соломенных шляпках, на которых красовались искусственные цветы, чаще всего фиалки. Мужчины почти все явились в парадных костюмах, хоть видно было, что им и жарко, и неловко. Джинни надела прозрачное платье с длинными рукавами, она уже посадила на него пятна – пока ехали в машине, пролилось молоко из бутылочки, которую захватили для маленького, – но лицо ее порозовело от музыки, от праздничного оживления, и ее, видно, не огорчало, что Боб идет не рядом, а на несколько шагов впереди. На Клару поглядывали, и она лениво, мечтательно улыбалась в ответ: не диво, что люди смотрят, на нее стоит посмотреть, и она готова вознаградить их за это. У пивного павильона добровольной пожарной команды – это была самая большая из всех разбитых на лугу палаток – стояла Соня со своим дружком, но Клара к ним не подошла. Джинни подтолкнула ее локтем и сказала:

– Вот нахальные, а?

Клара только пожала плечами. Так удивительно, но и радостно, тепло на сердце, и надо установить какое-то равновесие между своей тайной, которую она теперь уже твердо знает, и этим пестрым, шумным праздником, и никак не опомниться от удивления, что есть у нее этот секрет, которого никто-никто не знает, даже Джинни.

Подошли к палатке, где шла игра в бинго2, и Клара с Джинни сыграли разок-другой; малыш хныкал и дергал Клару за юбку, а старший мальчик все запихивал в рот сухие кукурузные зерна, которые они переставляли на истрепанных, засаленных картах. Рядом остановилась важная толстуха, жена хозяина тинтернской аптеки, и принялась ворковать над малышом. На ней был фартук с особенными, внутренними карманами для мелочи.

– Что-то вам обеим не везет, – сказала она Джинни и Кларе.

В последней игре Кларе опять не везло, и она сидела, катая на ладони кукурузные зерна и неподвижно глядя на карту, а на губах ее застыла улыбка, и мысли унеслись от шумной палатки, от игроков в бинго, от игральных костей и патефонной музыки – на берег океана, к тем дням с Лаури. Но дни эти уже так далеки… Тут кто-то заорал: «Бинго!» – и, как всегда, крик застал ее врасплох.

– Мура, – сказала Джинни и оттолкнула карту.

Клара круто повернулась, перебросила ноги через скамью, решительно вскочила. И вдруг подумалось: «Месяцев через шесть, через семь я так не смогу». Подумалось ни с того ни с сего, но это была сама жизнь, куда живей всех воспоминаний, которым она только что предавалась.