Сад Толстого [сборник]

САД ТОЛСТОГО

Избранные воспоминания

Лев Николаевич Толстой

(1828 — 1910)

Детство Л. Н. Толстого (из воспоминаний писателя)

Родился я и провёл первое детство в деревне Ясной Поляне. Матери своей я совершенно не помню. Мне было полтора года, когда она скончалась. По странной случайности, не осталось ни одного её портрета… в представлении моём о ней есть только её духовный облик, и всё, что я знаю о ней, всё прекрасно, и я думаю — не оттого только, что все говорившие мне про мать мою старались говорить о ней только хорошее, но потому, что действительно в ней было очень много этого хорошего…

Детство своё мать прожила частью в Москве, частью в деревне, с умным, гордым и даровитым человеком, моим дедом Волхонским…

Дед мой считался очень строгим хозяином…

Все его постройки не только прочны и удобны, но чрезвычайно изящны. Таков же разбитый им парк перед домом. Вероятно, он также очень любил музыку, потому что только для себя и для матери держал свой хороший небольшой оркестр. Я ещё застал огромный, в три обхвата, вяз, росший в клину липовой аллеи, вокруг которого были сделаны скамьи и пюпитры для музыкантов…

Жизнь моей матери в семье отца, как я могу заключить по письмам и рассказам, была очень счастливая и хорошая.

Семья отца состояла из бабушки, старушки — его матери, её дочери — моей тётки, графини Александры Ильиничны Остен-Сакен, и её воспитанницы Пашеньки, другой тётушки, как мы называли её, хотя она была нам очень дальней родственницей, Татьяны Александровны Ергольской, воспитывавшейся в доме дедушки и прожившей всю свою жизнь в доме моего отца…

Детей нас было пятеро: Николай, Сергей, Дмитрий, я — меньшой, и меньшая сестра Машенька…

Отец мой с молодых лет оставался единственным сыном своих родителей… В 12-м году отцу было семнадцать лет, и он, несмотря на нежелание и страх и отговоры родителей, поступил в военную службу… Он проделал походы 13–14 годов и в 14-м году, где-то в Германии, будучи послан курьером, был французами взят в плен, от которого освободился только в 15-м году, когда наши войска вошли в Париж…

После кампании отец, разочаровавшись в военной службе, — это видно по письмам, — вышел в отставку и приехал в Казань, где, совсем уже разорившись, мой дед был губернатором… Дед скоро умер, в Казани же, и отец остался с наследством, которое не стоило и всех долгов, и с старой, привыкшей к роскоши матерью, сестрой и кузиной[1] на руках. В это время ему устроили женитьбу на моей матери, и он переехал в Ясную Поляну, где, прожив девять лет с матерью, овдовел и где, уже на моей памяти, жил с нами…

Дома отец, кроме занятий хозяйством и нами, детьми, ещё много читал. Он собирал библиотеку, состоящую по тому времени в французских классиках, исторических и естественно-исторических сочинениях…

Помню, как он приходил к нам вниз и рисовал нам картинки, которые казались нам верхом совершенства.

Помню, как он раз заставил меня прочесть ему полюбившиеся мне и выученные мною наизусть стихи Пушкина «К морю»: «Прощай, свободная стихия…», и «Наполеону»: «Чудесный жребий совершился, угас великий человек…» и т. д. Его поразил, очевидно, тот пафос, с которым я произносил эти стихи… Я понял, что он что-то хорошее видит в этом моём чтении, и был очень счастлив этим. Помню его весёлые шутки и рассказы за обедом и ужином, как и бабушка, и тётушка, и мы, дети, смеялись, слушая его…

Помню, как мы с ним ходили гулять, и как увязавшиеся за ним молодые борзые,[2] разрезвившись по нескошенному лугу, на котором высокая трава подстёгивала их и щекотала под брюхом, летали кругом с загнутыми набок хвостами, и как он любовался ими. Помню, как в день охотничьего праздника 1 сентября мы все выехали в линейке к отъёмному лесу, в котором была посажена лисица, и как гончие гоняли её и где-то — мы не видели — борзые поймали её. Помню особенно ясно садку волка.[3] Это было около самого дома. Мы все пешком вышли смотреть. На телеге вывезли соструненного[4] большого, с связанными ногами, серого волка. Он лежал смирно и только косился на подходивших к нему. Приехав на место за садом, волка вынули, прижали вилами к земле и развязали ноги. Он стал рваться и дёргаться и злобно грыз струнку.[5] Наконец развязали на затылке и струнку, и кто-то крикнул: «Пущай!» Вилы подняли, и волк поднялся, постоял секунд десять. Но на него крикнули и пустили собак. Волк, собаки, конные верховые полетели вниз по полю. И волк ушёл. Помню, отец что-то выговаривал и, сердито махая руками, возвращался домой…

Я очень любил отца, но не знал ещё, как сильна была эта моя любовь к нему, до тех пор, пока он не умер…