Сад Учителя

Здоровье её в это время сильно ухудшилось: к болезням ноги и сердца добавилось катаракта, она не видела одним глазом, а в условиях деревни ей ничем не могли помочь, так как требовалась операция, которую могли сделать только в городской клинике. В феврале 1944 г. А. Н. Обнорского перевели на Ленинградский фронт, и с января 1945 г., будучи назначенным преподавателем тактики в Высшей офицерской школе, он стал усиленно хлопотать о её возвращении в Ленинград. Несмотря на необходимость операции и его звание (полковник), это оказалось нелёгким делом. Сначала ей было разрешено только временное проживание в Ленинграде. Но в 1947 г. они наконец получили свою первую квартиру на ул. Радищева. Привязанности к вещам она не имела и даже при переезде в 1936 г. из Москвы привезла с собой как семейную реликвию лишь зеркало в серебряной оправе. По её признанию, на её долю выпало всякое: от жизни во дворцах до существования нищенки.

После войны восстанавливалась Россия, восстанавливался Ленинград, возвращались те, кто уцелел. Их дом стал культурным центром, где собирались по вечерам свободомыслящие люди, в том числе члены разгромленного Теософического общества, из Ленинграда, Москвы и других мест. Пили чай, беседовали на философские темы, а это вызывало подозрение. Чтобы собрать на них материал, были использованы стандартные методы: взлом квартиры во время их отпуска с целью установки подслушивающих устройств, внедрение в их круг сотрудника МГБ, дворник тщательно вела перепись всех лиц, посещающих квартиру, — всё это открылось на допросах. Арестовали их в марте 1953 г., квартиру опечатали, изъяли её рукописи и некоторые книги. За время заключения многие её рукописи, включая стихи и передачи Учителей оказались утерянными. Остались те этюды, которые она раздарила, рукопись «Сад Учителя» и небольшая часть стихотворений. Поскольку следствие велось уже после смерти И. Сталина (вскоре был арестован Л. Берия), а также благодаря своей эрудиции и памяти А. Н. Обнорский смог убедить, что в их деятельности не было ничего антигосударственного, и через шесть месяцев их освободили. Судимость оставалась, и полную реабилитацию А. Н. Обнорский смог получить только в конце 1956 г., когда Военная коллегия Верховного суда СССР отменила приговор военного трибунала Ленинградского военного округа от 25–28 августа 1953 г., и дело было прекращено за отсутствием состава преступления. Только в конце февраля 1957 г. он получил уведомление о восстановлении звания и возвращении правительственных наград. Этот период жизни был для них трудным, они были бесправны, а А. Н. Обнорский — ещё и без работы. Всё это подорвало и так слабое здоровье Ольги Борисовны, и 18 февраля 1957 г., в день, когда родился почитаемый ею Шри Рамакришна (1836–1886), она ушла из этой жизни, которую, несмотря ни на что, она так любила. Ещё в 1936 г. она писала, что «не боится умереть, так как познала, что такое счастье». Ольга Борисовна точно предсказала дату своей смерти за несколько лет до того, как она случилась, а в декабре 1941 г. из блокадного Ленинграда написала о ней: «…Она старая знакомая, и я верю, что её прикосновение будет любовно и нежно. Недаром она дала мне букет роз…» А. Н. Обнорский оставался верен её образу жизни, её идеалам, стремлениям, её стихи всегда были с ним. Он сумел сохранить большую часть её писем. После её ухода 19 лет прожил он, держа её руку, смотря ей в глаза и сохраняя в сердце её нежный цветок, телепатическая связь между ними не прекращалась: «Всё, что существенно, находится в глубинах и тайниках ваших сердец, и никто этого не может раскрыть в вас, пока вы сами не созреете настолько, чтобы получить своё богатство, хранимое в вас веками. Одолеть себя — это значит понять истинную сущность бытия, которая стремится не к разобщению, а к единению. И тогда та маленькая, полная эгоизма жизнь личности уступает место сверхличности, которая неукротимым потоком мчится к Великому Океану Жизни, чтобы, слившись с ней, выразить своё назначение».

Г. Обнорская

Мои воспоминания об Ольге Борисовне Обнорской

Это скорее воспоминания о счастливых днях моей юности, когда царила в душе безмятежность и ожидание чуда. Южное солнце, синее небо, шершавые тёмно-зелёные листья инжира и винограда, блестящие листочки гранатового дерева, треск цикад делали воздух плотным. В этом мареве висели огромные голубые и розовые шапки гортензий; клумбы были так велики, что казались озерцами с розовой и голубой водой. Всё контрастно без полутонов и сомнений.

Воспоминания об Ольге Борисовне, милой тёте Ляле, слились с тем волшебным краем и моими 15 и 16 годами. Сама же тётя Ляля, как с портрета Левицкого — кудрявая головка, повязанная ленточкой, улыбающееся лицо и глаза, которые излучали столько любви ко всему и всем живущим рядом с ней.

Весь её облик был лёгкий, радостный, всегда с улыбкой и немного таинственный.