Сад вечерних туманов

Синтоистский священник не отвел взгляда, зато его спутники упрятались за настороженным, чутким молчанием.

– Я должен был бы еще раньше понять, что мы говорим с бывшей «гостьей императора», – выговорил он.

– Бывшей? Да мы, такие, как я, навсегда останемся гостями вашего императора.

Секигава попытался разрядить тягостную обстановку:

– А-а! Пройдет месяц – и американская оккупация закончится. Мы снова станем свободны. Семь лет под американцами. А кажется, что гораздо дольше!

– Если хотите, мы продлим наше пребывание здесь еще на несколько дней, чтобы у вас было побольше времени на то, чтобы определиться с ответом, – предложил Иширо.

– В этом нет необходимости. – Аритомо поднялся быстрым и решительным движением, не допускавшим никаких споров. Трое членов Ассоциации уставились на Секигаву. Тот кивнул, и все они разом встали, при этом Мацумото помог миссис Маруки утвердиться на ногах.

– Мы так много слышали о вашем саде, – сказал Секигава. – Можно нам его осмотреть?

– О, и водяное колесо тоже, – прибавила миссис Маруки. – Уверена, то была великая честь – получить такой дар от императора!

– Я произвожу некоторые обновления на том участке, – Аритомо произнес эти слова с таким убедительным сожалением, что чуть и меня в этом не убедил. – В другой раз, возможно, когда все работы здесь будут завершены.

– Вы должны сообщить, когда можно будет снова нанести визит вам, – сказал Секигава.

– Приезжайте, когда кончится Чрезвычайное положение. Тогда будет легче возобновить ваши поиски, – посоветовал Аритомо. – В настоящее время находиться в сельской местности небезопасно.

– Нам хватило сложностей с властями, – согласно кивнул Иширо. – Они отказались допустить нас во многие другие места.

– Сколько времени продлится Чрезвычайное положение? – поинтересовалась миссис Маруки. Она, как я поняла, была из тех женщин, которые не желают уходить, пока что-нибудь да не получат, пусть даже и сущий пустяк.

– Годы, я полагаю, – ответил Аритомо. – Годы и годы.

Конверт все еще лежал на столе, эмблема хризантемы сияла, словно искаженное отражение солнца на поверхности пруда Усугумо. Аритомо налил себе чаю и потянулся с чайником ко мне. Я покачала головой.

– Это правда, что тебя попросили уехать домой?

Меня беспокоила эта возможность: а вдруг? Он поставил чайник на жаровню.

– Очевидно, таких, как я, сейчас не хватает: садовников помоложе поубивало или покалечило на войне, а те, кто постарше, уже не справляются с работой.

Он несколько раз крутанул чай в чашке, поглядывая в нее.

Уж не думает ли он, гадала я, о чайной плантации, где выросла его жена?

– Я так много лет был вдали от Японии, – произнес он. – Так много лет…

– Почему ты не ездил на родину? Хотя бы на время?

– Не мог, пока ее оккупировали американцы. Сама мысль об этом мне невыносима – все эти иностранные солдаты в наших городах.

– Для тебя не было слишком уж невыносимым жить здесь, когда Малайю оккупировали иностранные солдаты!

– Возвращайся к своей прежней жизни в Куала-Лумпуре, – резко бросил он. – Тебе никогда не стать уважаемым садовником, если ты будешь носить столько злости в себе.

Некоторое время мы ничего не говорили друг другу.

– Вы с Томинагой были друзьями, так ведь? – спросила я. – Что же между вами произошло?

– В горах есть монастырь. Хочу попросить монахинь помолиться за Томинагу. Пойдешь со мной? Скажи рабочим, что завтра они могут устроить себе выходной.

Гром прогрохотал в облаках.

Мои мысли все еще крутились вокруг разговора с японскими визитерами. «Есть еще какая-то причина их присутствия в Малайе, – подумала я, – что-то такое, о чем Аритомо осведомлен, но мне этого не откроет».

Засучив левой рукой правый рукав, Аритомо поднял чайник и наполнил свою чашку почти до краев. Поставил чайник точно в то же место, откуда взял, и повернулся на коленях, обратившись лицом к горам на востоке.

В таком положении он оставался, как мне показалось, очень долгое время. Затем, подобно цветку, поникшему, чтобы коснуться земли, он низко склонился головой едва не до пола. Выпрямившись всем телом мгновение спустя, он взял чашку в руки и приложил ее ко лбу.

Таким я его и оставила – в последний раз прощающимся с человеком, которого он когда-то знал, человеком, что ушел далеко за горы и путешествует себе превыше туманов и облаков.

Глава 18

Дорогу, уходившую в горы, укутывал густой туман. Внутри «Лендровера», принадлежащего Аритомо, стоял холод, от нашего дыхания лобовое стекло покрывалось матовой пеленой. То и дело Аритомо приходилось протирать его, чтобы разглядеть путь впереди. На террасных полях небольших овощных хозяйств петухи предвещали восход солнца. Перед самым въездом в деревню Бринчанг Аритомо свернул на узкую земляную дорогу и ехал по ней вверх, пока она не закончилась у небольшой поляны. Остановившись, мы вышли из машины.

– К вершине ведут две тропы, – сообщил Аритомо, вскидывая на спину рюкзак. – Мы пойдем вот по этой, потруднее.